Роберто Котронео - Отранто

Я оказалась у выхода как раз в тот момент, когда архиепископ произнес Itemissaest. Кто-то стиснул мне руку, кто-то приветствовал жестом. Площадь перед собором наполнилась народом, нормальными людьми, которые более или менее были мне знакомы. Все кончилось, кафедральный собор Благовещения очередной раз явил свое чудо. Мы задержались на площади. Со всех сторон сыпались вопросы, трудно ли было завершить такую сложную работу. Управляющий шепнул мне на ухо, чтобы я не забыла о предстоящем ужине. Я поглядела в направлении открытой двери, пытаясь осмыслить странный провал в восприятии. Мне не терпелось увидеть, выйдут ли из церкви те, кого я там встретила. И они вышли: священник, старик из Галатины, махнувший мне рукой, а потом и органист со своей спутницей. Я увидела его на ступеньках и хотела подойти. И в этот момент меня крепко схватили за руку, и схватившая рука обожгла, как жгла в детстве рана от пореза о ступеньку. Я обернулась: это был он, белокурый доктор, которому в последнее время я безгранично доверяла.

«Не теперь», — сказал он.

Все вокруг словно замерло. Прервалось ощущение теплоты, всеобщего интереса и поддержки. Но это было только на миг. Едва исчез органист, быстро завернув по направлению к абсидам церкви, все снова задвигалось, как в механическом театрике, когда возобновили кончившийся завод. Я опять обернулась к доктору; в ушах у меня еще стояло его «Не теперь». Но эти слова отдавались уже далеко, перепрыгивая от стенки к стенке, как пингпонговые шарики. Что это значило: «Не теперь»? Да и сказал ли кто эти слова? Может, это был далекий внутренний голос или наваждение, посланное озорным демоном, не желавшим показаться на свет?

Вокруг все было, как обычно. Я снова вошла в церковь: хотелось еще раз взглянуть на картины, которые мне показали. Я направилась к левому нефу и посмотрела наверх. Там было темно, свет не доходил туда, теперь он освещал алтарь и часть правого нефа. Может, это и правда, что свет имеет память и может показать то, чего больше нет? Галлюцинации таятся в нашем сознании, но воспринимаются вне его. Нам кажется, что фантомы, которые мы носим в себе, могут показаться на свет, если чудо спроецирует вовне наши мысли и наваждения. Но нынче все происходило наоборот: свет, демон изначальный, демон демонов, сотворил в моих глазах иллюзию того, чего не существовало в моем сознании.

А что, если так же появились и все рассказанные мне истории с их персонажами? Из этого наваждения просматривался только один выход: поверить, что бог света задумал подсказать мне разгадки всех окружавших меня тайн. Но я знала, что так не бывает: демоны не могут выступать утешителями. Начавшийся ветер закрутил по земле палую листву. Ветер был теплый, полный голосов из прошлого, шороха старых гераней, вздохов и грядущих разочарований, которые сулит нам ностальгия. Время у всех нас действительно истекло. Я явилась туда, куда привела меня воля случая, и теперь молила, чтобы не произошло ничего ужасного, чтобы открывшийся наконец смысл вещей не повлек за собой событий апокалиптических. Я надеялась, что все определяет только случай, что не все поддается объяснению, что я смогу, наконец, жить, не рискуя взглянуть в лицо Бога, скрытое за сверкающими покровами. Я бы молила Его, чтобы все простые люди, стоявшие в церкви рядом со мной, не потеряли человеческой сущности, не превратились в воинство автоматов. Ради этого, если нужно, я готова броситься со скалы в море. Ветер, полный голосов из прошлого, обвевал мои плечи, ласкал руки, как Ахмед, молча погладивший шрам. И я поняла, что должна броситься в море, чтобы этот ветер окончательно не разрушил городских домов.

Ветру нет больше смысла дуть. Если бы я захотел, я бы сделал его ледяным, чтобы она передернула спиной. Дивной спиной, на которой я когда-то мог пересчитать один за другим все позвонки. Все до низу, пока не потеряю рассудок.

Я уже не раз видел ее возле собора. Она глядела вдоль улицы, ведущей к морю. Это был важный день. Она шла от мессы.

Она не может знать, что ее ожидает. Не может угадать, какая судьба ей предначертана. В книге судьбы нет одинаковых страниц, и все они непостижимы. Ветер листает страницы наудачу.

Я видел, как она вгляделась в глубину улицы, ведущей к морю, и остановилась на площади, которую не узнавала больше. Ее напугал ветер, полный голосов из прошлого.

Я знаю эти голоса; теперь они долетели и до нее. Спросите меня, какая она была тогда, какая она теперь, когда идет по бастиону. Но не спрашивайте, почему она вернулась.

Знаете, как колотится сердце, когда нагибаешься, чтобы войти в тесный и низкий коридор подземелья башни Пинта? Место, где стоит башня, расположено в центре Долины Памяти, всего в двух километрах от города, но кажется, что оно изолировано от всего мира. Сердце неожиданно пускается вскачь, ускоряя удары, кровь отчаянно пульсирует, вздувая вены. И стучит гулко, как барабан в той комнате с низким потолком. Тело воспламеняется, каждый мускул, каждый нерв наполняется жизнью. Известно, что в этом месте происходят странные вещи. Стоит только приблизиться ко входу в подземелье, как чувствуешь необъяснимый прилив энергии. Но едва снова поднимаешься по ступенькам, как все становится, как раньше. Во власть этого странного ощущения попадаешь только внутри.

Никто не знает, что представляет собой подземелье, для чего служило это странное круглое сооружение с нишами, скамьями и комнатой, похожей на покойницкую. Согласно преданию, ниши были выдолблены для погребальных урн. А еще говорили, что старики из окрестных долин и пещер, почувствовав приближение смерти, брели сюда, садились на каменные скамьи и ждали своего конца. Потом их кремировали. Неизвестно, насколько все это соответствует истине. Здесь, у входа в подземелье, смотрящего на Долину Памяти, мне предстояло дожидаться ответов на все мои вопросы. Настал момент выведать их у книги, где записано все. Не хочется рассказывать, как я сюда попала. Меня проводили к подземелью уже под вечер и оставили у входа, чтобы я могла за ночь обдумать все, что со мной случилось. Сердце мое отчаянно колотилось; вся жизнь проходила передо мной. Я встретила рассвет без страха и тоски, стараясь различить и назвать по именам гаснущие звезды. Рассветное небо закрывали плотные облака, потом разъяснило, и показалось солнце. Я дождалась полудня, следя, как солнце медленно поднималось в зенит, и свет зажигал все вокруг, словно полуденные демоны разом решили появиться, ибо все явленное есть свет. По мере того как солнце разрывало покровы облаков, спрятанные, приглушенные краски менялись. Теперь я поняла, что имел в виду Ахмед, когда говорил о море адской бездны, не пропускающем лучей света: «Море ада — это здешний низменный мир с его смертельными опасностями, соблазнами и ослепительными вихрями». Я провожала глазами расходящиеся облака и размышляла над его словами: «Облака — это ложные суждения, порочные фантазии, создающие непроходимые завесы. Чтобы увидеть свет, надо заглянуть за них». Теперь все открывалось, возвращаясь к изначальному, совершенному порядку вещей. Небо раздвигалось, как воды Красного моря, и прямо над моей головой открылась сияющая лазурная, с золотыми отблесками, полоса. Долина тоже осветилась световым потоком, не просто дающим ей жизненные силы, а определяющим, казалось, само ее существование. Я провела ночь, силясь понять, что же должно произойти. Теперь я это знала. Молча, не двигаясь, стояла я лицом к лицу с небом, которое все было в движении, как античное войско перед битвой. Облака плыли друг за другом по огромной небесной сцене, исчезая за горизонтом и снова появляясь с другой стороны. Наконец, голубое сияние с золотыми отсветами поглотило все серые полосы; остались только маленькие облачка, словно нарисованные рукой художника. Они светились ярким белым светом, как снег, сверкающий отражением ледников.