Роберто Котронео - Отранто

«Там какие-то синьоры вас ищут», — обратилась ко мне вчера незнакомая женщина, остановив меня на мосту через Идро. От испуга я даже не посмотрела на нее. Неважно, поверят ли мне, и значат ли что-нибудь эти строки, если об этом вообще можно писать, или все это самообман, и я пытаюсь своими записями привести в порядок смешавшиеся мысли. Старик из Галатины сказал мне, что за реставрацией наблюдают те, кто умеет появляться в церкви бесшумно и исчезать без предупреждения.

Что я должна была ответить в тот день, когда у меня устали и заболели глаза, пока я, прежде чем отделить фрагмент мозаики, трудилась над его графическим рельефом, и услышала, как мне говорят: «Тринадцать месяцев я был в рабстве»? Я обернулась, но за мной никого не было. Однако голос еще разносился до самой абсиды. Кто произнес эти слова Тринадцать месяцев я был в рабстве? В соборе всегда полно каких-то теней, но в этот раз не было ни одной. Один из техников, работавших со мной, остановился, словно чему-то удивившись, поглядел на меня и спросил, не надо ли мне помочь. Может, мне плохо? Наверное, я сильно побледнела при виде маленького худого человека, похожего на священника. На вид он казался очень старым и прихрамывал. Я пыталась подойти к нему, но он, улыбаясь, все отступал и отступал, а потом забормотал что-то непонятное, но постепенно слова начали обретать смысл. Теперь он почти кричал: «Больше меня не возьмете, больше меня не возьмете!» и бросился бежать, несмотря на свой преклонный возраст. Я огляделась, но никто не стронулся с места, все были заняты работой, как ни в чем не бывало. Тогда я тоже побежала по правому нефу к капелле Мучеников. Решетка входа была заперта, и я, ухватившись за железные прутья, увидела его внутри капеллы. Он стоял на коленях перед аккуратными рядами черепов. И тут я впервые испугалась при виде сотен пустых глазниц, уставившихся на меня из-под стеклянных колпаков витрин. Я закричала, но никто не отозвался. Крикнула еще раз — снова тишина. Вдруг стало темно, розетка фасада почернела, и было непонятно, наступила ночь или это дневной свет переменился с такой скоростью. И тут я проснулась, в поту и ознобе, и бросилась зажигать все светильники, какие были в доме, потом подбежала к окну, выходившему на площадь. Не знаю, который был час. Стояла тишина, только тиканье моих часов, назло собственной кварцевой точности, утверждало, что время не движется. На ярко освещенной площади темнел опустевший собор, каменная стена церкви отбрасывала желтоватый отблеск. Не помню, знала ли я к тому времени, что однажды ночью 1481 года сквозь розетку собора виднелись блуждающие огни над телами мучеников, которые велел снести в собор освободитель Отранто, герцог Калабрии. Да это и неважно. Я об этом даже не думала, и, когда почувствовала, что успокоилась и обуздала свои кошмары, выглянула в окно. Через площадь медленно шел человек. Это был маленький хромой священник в капюшоне. Я вздрогнула и стала ждать, когда он обернется и посмотрит вверх, на мои окна. Я была уверена, что посмотрит. Но он не обернулся и исчез в глубине улочки, ведущей к замку. На часы я так и не взглянула. На следующий день, конечно, нашелся кто-то, кто объяснил мне, что здесь знают старого священника. Он живет в городе и по ночам любит расхаживать и молиться. Ничего странного или тревожного. Я осторожно спросила у главного управляющего, не случалось ли кому-нибудь другому что-то слышать или видеть, как за нашей работой кто-то издалека наблюдает, словно храня мозаику. Он взглянул на меня строго: «Не верьте россказням и старайтесь думать только о мозаике». И я стала думать о мозаике, о том, как восстановить недостающие фрагменты, словно в этом было мое единственное спасение. Я начала убеждать себя, что только удачная реставрация может оправдать кощунство, состоявшее в том, чтобы изъять кусочек мозаики, очистить его и потом вернуть на место.

Этими строками я пытаюсь зачеркнуть время. Есть только свет, который властвует в Отранто, как алхимик властвует над элементами. Словно освободившись от остальных чувств, я выстраиваю свои мысли согласно законам цветовой гаммы, а не законам хронологии. Что же такое произошло в первые дни после приезда в Отранто, когда я еще не успела даже разобрать чемоданы? А произошло вот что: я стояла на площади у музейного садика, и вдруг мне показалось, что колокольня загорелась, и огонь перекинулся на соседние дома и на церковь, и, как это часто здесь бывает, отчаянно громко засвистел ветер. С этим эпизодом явно находился в прямой связи другой эпизод, произошедший много позже. И если о встрече со стариком из Галатины я уже рассказывала, то о галлюцинации пожара — еще нет. Оказывается, я мало что помню из этой галлюцинации: не исключено, что на доли секунды я потеряла сознание, и потом изо всех сил старалась проснуться, как от кошмара. Солнце резало площадь на одинаковые полосы: свет — тень, свет — тень, и время было то же, и цвета те же, даже цвет моего платья. Да нет же, нет, в этих строках времени не существует, как не существует его в Отранто. Все остановилось 12 августа 1480 года.

Как кричат журавли, ныряя в теплые воды Нила? Мне никогда не приходилось слышать. Тесные ступенчатые переулки, способные заморочить и закружить тебя, молчат. Им нет конца, пространство в них может расширяться и сжиматься, и они извилистыми тоннелями все равно выведут в одно и то же место, потому что Отранто — город маленький, гораздо меньше, чем кажется на первый взгляд. Когда идешь по нему, трудно отделаться от впечатления, что улочки постоянно преображаются, меняя свой вид. На самом же деле меняется освещение.

Бродя по Отранто, я все время ловила себя на том, что воспринимаю его в двух измерениях, словно двигаюсь по двум параллельным колеям. Раскладывая пластинки мозаики в соборе, я время от времени уступала желанию вырваться и сбежать. Но чаще, чтобы отдохнуть, наблюдала за светом, проходившим сквозь розетку на соборной стене. Он казался мне потоком воздуха, который можно вдохнуть. Я как будто всегда знала, что именно среди этих камешков найду ответы на мучившие меня вопросы. Почему я оказалась в Отранто? Случайно ли здесь, на кусочке земли, оторванном от Востока морем, постоянно меняющим цвета, понадобились мое ремесло и мои руки? Или было что-то еще? Еще моя прабабушка рассказывала о каком-то нашем предке родом из Отранто. Когда я девчонкой приставала к отцу с требованием показать, где находится на карте Отранто, он смеялся, что в моей настырности чувствуется итальянская кровь. Едва почувствовав, что уже могу что-то решать сама, я, не колеблясь, выбрала местом учебы Флоренцию. Я ехала туда поездом, по дороге даже не глядя на названия станций и городов, и мне было все равно, откуда я попаду в город. На самом деле мне очень хотелось поехать морем и войти в город из порта. Никакой другой город не мог быть для меня лучшей прелюдией к Отранто. Потом оказалось, что это иллюзии: Отранто — вовсе не город на море, это город с морем. После высадки турок рыбаки покинули свои лодки. Те, что остались в живых, ушли в глубь материка, стали возделывать землю и не могли смотреть на море без страха. Тот же страх охватывает порой и сегодня, когда всматриваешься с высокого утеса в линию горизонта и ждешь, не покажутся ли неотвратимо приближающиеся черные точки: тогда времени хватит только-только, чтобы подать сигнал тревоги. Однажды, проходя возле кафедрального собора, я услышала сухой лязг дверного засова, который закрывали изнутри. Я вздрогнула: сколько раз этот звук предварял тревожную тишину, сколько раз резко вдвинутые в петли засовы делали старые дома неприступными маленькими крепостями! После 1480 года турки здесь не появлялись, и теперь сторожевые башни годились разве что для расселения мертвецов, которые могли бродить беспрепятственно, словно знали, что никто их больше не потревожит.