Дмитрий Пригов - Мысли

Так вот, данный номер журнала предоставляет мне подобную возможность. Идея проекта — посвятить номер весьма значительной и даже знаковой фигуре московской художественной сцены — интересна и симптоматична. И она сама, и время, и список авторов, согласившихся принять участие, весьма показательны. И вряд ли подобное в подобном оформлении и с подобными отстраненными оценочно-квалифицирующими интонациями возможно было бы даже год назад. И вот, все это вместе взятое и перечисленное прежде всего свидетельствует об окончательном завершении замечательного и значительного периода доминирования школы московского концептуализма, видной, даже показательной фигурой которого и является Монастырский. Ну, я говорю «прежде всего» не потому, что иные аспекты этого коллективного исследования представляются мне менее значительными, но лишь потому, что именно это есть сугубый мой личный модус общей темы данной публикации. Конечно, надо сделать необязательную для круга авторов и читателей данного журнала, но существенную для более широких внешних кругов оговорку. Под доминированием и областью доминирования я, конечно же, имею в виду достаточно тонкий слой российской культуры, ее деятелей и потребителей, на который проецировалось и в пределах которого функционировало и функционирует российское современное (contemporary) искусство. Несомненно, также следует отметить и факт достаточно длительного лидерства концептуализма и его деятелей в представительстве российского современного искусства за рубежом. Под завершением же доминации имеется в виду весьма простая вещь — невозможность дальнейшего рекрутирования свежих сил под знамена концептуализма. В то же самое время художники, деятели и породители этой школы вполне могут продолжать, да и реально продолжают вполне активную художническую деятельность в пределах намытых, наработанных личных мифов, имиджей и имен, ну и, естественно, своих тонких и разработанных, все-таки видоизменяющихся и подвижных творческих практик. Это так. Это факт. С этим бессмысленно спорить и чересчур пафосно настаивать на этом — даже безвкусно. Просто отметим это. Как, скажем, подобным же образом только уж специалистам и сугубым знатокам есть интерес и резон разбираться в датировках малоотличных, на нынешний удаленный взгляд, друг от друга изображений голых женщин, покрытых почти труповатыми цветными пятнами, того же Ренуара на пределах его немалого срока активной деятельности. В горизонте же его культурного мифа, моментальной узнаваемости и идентифицированности Ренаур просто и есть Ренуар.

Но вернемся от Ренуара к Монастырскому. Еще раз хочу подчеркнуть, что все мои как бы анонимные образы, конструкции и ситуации тем не менее имеют прямое отношение к герою нашего повествования. Его имя прочитывается, во всяком случае, должно, во всяком случае, мне хочется, чтобы оно прочитывалось или вчитывалось в любой поворот и изворот данного повествования.

Многие (в том числе немало авторов и данного номера) утверждают, что завершение концептуализма, его влияния и ауры его обаяния на московской, да и на российской сцене произошло гораздо раньше. Мне трудно судить о сцене всероссийской, но именно на московской сцене (кстати, традиционно и поныне весьма влиятельной в пределах всего российского современного искусства) именно их собственное активное противостояние именно концептуализму и его героям придавало последним необыкновенно живой вид непреодоленной и непреодолеваемой актуальности. И, действительно, в наше время ускоренных и укороченных до 5–7 лет культурных поколений доминирование на культурной арене в течение почти 25 лет — вещь вполне уникальная. С этим московский концептуализм можно поздравить, подивиться этому, снять в уважении шляпу и даже определить в Книгу Гиннесса.

Понятно, что приятен вид живого и подвижного организма. Не очень обаятелен вид и запах мертвых тел. Простим, простим им это. И опять вполне пригоден в обиходе белый и очищенный от ненужных мясных довесков костяк — ну, хотя бы, чтоб установить на своем полированном, сияющем рабочем столе сияющий и отполированный череп предка-предшественника и вести с ним разговоры, типа:

И зачастую Йорик, великим молчанием и свой значительностью, может превосходить (да в культурной практике и превосходит) очень уж суетливые и подвижные проявления временно живого организма. Ну, в том смысле, как говорят о вечно живых. Так вот. На весьма узких пределах не могущей быть толкуемой расширительно метафоры все вышепоминаемые аргументы приводятся здесь с одной исключительной целью, чтобы отметить, что активное противостояние молодых (ну, сейчас уж и не очень молодых, но молодых в свое время) московских художников концептуализму наполняло последний почти постмортальной неописуемой силой и рисовало яркий гальванизированный румянец на его щеках. Опять-таки, хочу повториться и все-таки напомнить (дабы не обидеть ни одного из вполне конкретных и досель активных и блистательных деятелей и лидеров московского концептуализма, продолжающих свой личный творческий путь в пределах личных разработанных практик и мифов): речь идет о некой общей, достаточно абстрактно покрывающей их стилевой и поведенческой интенции, проявившейся как во вмененном им самоназывании, так и в общности некоторых черт их деятельности, стратегии, поведения, сложившихся дружеских связей (имеющих обозначение — круг концептуалистов), легко опознаваемых внешним наблюдателем да и принимаемых таки самими участниками за основу и практику их общности — известной всем под титлом «московский концептуализм». Не всеми, но большинством из его участников все-таки он принимается и даже, для различных стратегических целей, акцентируется и педалируется.

И вот этот жест журнала и его авторов, как мне представляется, свидетельствует и дает, наконец, возможность концептуализму отлучиться с боевого поста и лечь в успокоительное ложе отдохновения от жизненной суеты. Конечно, нужно определенное мужество, дабы дождаться первых проблесков проступающего костяка, когда опять спокойно и достойно и даже несколько высокомерно можно будет представительствовать не только себя, но и все направление на пределах преодоленного уже культурного пространства. Тем более, что упомянутые укороченные культурные поколения дают возможность многим авторам-концептуалистам иметь эту счастливую возможность не посмертно, а в достаточном цветении сил и ясности разума, которая в предыдущие времена, когда культурные поколения совпадали с биологическими, выпадала художникам лишь посмертно, создавая вокруг них миф и образ непризнанных гениев, имеющих шанс быть понятыми только после своего ухода. Заметим, что описанные телесные испытания, конечно же, будут переживаться конкретными авторами только той частью своей телесности, которая отдана коллективному телу концептуализма и, естественно, в меру идентификации с ним.