Дмитрий Пригов - Мысли

Собственно, двое — нуклеарная семья (третий в виде и образе ребенка в данном случае представляется не полноценным третьим, но, в этом модусе рассмотрения, неким, так сказать, глюоном их внутренуклеарной связи) — всегда в своем пределе и идеале имеет этого реального и идеального третьего в себе. Всякая попытка радикального элиминирования его оборачивается тотальным беззаконием или провалом в экстатику. Наиболее распространенной обыденной работающей практикой представляется стратегия временного ускользания (типа прикрывания иконы, являющейся экстрагированным третьим, при половом акте). Недаром все регулирующие образования если и не отрицают эротических и экстатических проявлений, то пытаются включить их в институциональность посредством процедурности и дисциплины.

Описание перформанса:

Двое (нуклеарная семья, эротическая пара) все время пытаются отбросить третьего (сидящего с ними за одним столом) в несуществование, в незамечаемое небытие, в тайну, накидывая на него черное покрывало. Черное, которым они как бы избавляются от третьего, является классическим репрезентантом тайны и сокрытого (в метафизическом распределении цветов, где черное — тайна, белое — энергия, красное — жизнь). Но это, конечно, иллюзорная отмена третьего, который все равно постоянно присутствует за столом. В моменты «избавления» от него оставшиеся двое стремительно поглощают горячую пищу — презентант и субстрат их эротической связи. Но третий регулярно возвращается, сбрасывает покрывало и читает некий монотонный, почти мантрический инструктивный текст. Эта монотонная процедурность в процессе перформанса постепенно овладевает всеми его участниками, последовательно подпадающими под его влияние и пропадающих в магии черного.

Драматург и постановка

Дмитрий A. Пригов, Наталья Мали, Андрей Пригов

<���…>

Участники

«Prigov Family Group»

Д. А. Пригов, Наталья Мали, Андрей Пригов,

Длительность перформанса:

30–40 мин.

На сцене стол, покрытый белой скатертью, и три стула. Появляется первый участник (в дальнейшем именуемый Третьим — Д. А. Пригов). Он подходит к своему стулу, стоящему за столом, фронтально к зрителям. Надевает длинное черное одеяние и крепит на себе элементы подъемного устройства. Садится за стол, открывает книгу и тихо начинает на мантрический манер читать некий инструктивный текст. С двух сторон появляются два остальных участника (Н. Мали и А. Пригов) и молча садятся на свои места. Перед ними тарелки, столовые приборы и графин с водой. В дальнейшем, во время действия им подается горячая пища. Потребление пищи предстает достаточно театральным действием (в отличие от проецируемого в конце видеосюжета, где трапеза предстает как обычное бытовое семейное действие).

Сцена нарушается в тот момент, когда двое участников накидывают на Третьего черное покрывало, скрывая его от зрителя, как бы выключая из действия (он замолкает), и начинают достаточно оживленный, но не очень громкий разговор. В это время им и подают горячую пищу. Покончив с трапезой, сбрасывают тряпку с третьего участника (Д. А. Пригов). Он снова начинает произносить свой текст. Чередование этих эпизодов воспроизводится три раза на протяжении всего первого действия (15 мин.).

Во втором акте Третий (Д. А. Пригов) начинает запевать все громче и громче. Двое других тоже начинают говорить параллельно с ним. Голоса усиливаются и возрастают до крика. В середине действия неожиданно меняется свет, и Третий начинает медленно подниматься вверх (работает подъемный механизм), замирая в каких-то точках. Он продолжает свое мантрическое пение, в то время как двое остальных замолкают и следят его вознесение, положив руки на стол. Обнаруживается длинное черное одеяние поднимающегося, которое свисает до полу, в то время как он сам скрывается за верхней кулисой. Двое остальных продолжают хранить молчание. Когда Третий уже скрылся из виду, сверху спускаются тросы подъемного механизма. Двое оставшихся в полнейшем молчании крепят его к столу, который так же медленно начинает поднимается вверх вместе с тарелками и графином. При подъеме обнаруживается длинная свисающая вниз скатерть, потом служащая экраном для видеопроекции.

В третьем действии, после длительной паузы при молчании двух оставшихся участников сцены, которые тихо садятся сбоку, на экран проецируется видеоизображение (10–12 минут), героями которого являются те же трое персонажей за столом, но уже в обыденной домашней атмосфере. <���…>

Идея нехитра.

Собственно, данное шествие, парад-алле, презентация должна в прямой эксплицитной, откровенной форме соположения представить зрителю обаяние и двусмысленность властных дискурсов и мифов. Это касается как доминирующих ныне культуры и мифа высокой моды, так и доминировавшего совсем недавно в буквальном, государственно-политическом оформлении и сохранившего до сих пор еще следы своего влияния и обаяния дискурса тоталитаризма. Как бы явлены униформы двух, претендующих на власть, доминирующих мифов.

Внешне все происходит привычно и даже обыденно. На подиуме при ярком обнажающем свете в прекрасной и величавой последовательности, облаченные в недосягаемые (желательно, недосягаемые) образцы высокой моды, являются блестящие, грациозные и почти бескачественные антропоморфные существа женского гендера (пола). Ясное дело, что в наше время блестящего и победоносного шествия моды по миру с ее кутюрье, ставшими поп-героями, с гигантскими денежными вливаниями, когда рынок есть зона власти, с ее неодолимым влиянием на мир искусства и зачастую прямой узурпацией его прав и способов существования, наше дефиле являет шествие власти с ее обольщением и жесткостью.

Сопровождаемы же неземные обитатели высокой моды некими существами мужского пола разного возраста, некондиционных разнообразных размеров и весьма и весьма невнятной осанки. Обряжены они же в столь знакомую не только нам, но и всему образованному свету, а нам так и особенно по незабываемым Двенадцати мгновениям давно ушедшей весны, мощные, но и в то же время изящные мундиры офицеров гестапо. Не надо объяснять, что они являют, представительствуют собой великий и ужасный властный миф недавнего прошлого, представленный в художественных образцах позднейшего эстетизирующего сознания в некоем странном ореоле почти балетного изящества и великосветского интеллектуализма.

Желательно, чтобы моделями, обряженными в черные мундиры с соответствующими аксессуарами, были участники московского художественного авангарда, в работах которых мотивы как самого тоталитарного мифа, так и конкретно нацистско-штирлицевского, играли столь значительную роль.