Макс Неволошин - Срез

— Так я, мальчики, вроде как на работе, — замялась официантка, — и вообще мм… не положено.

— Да ладно, подумаешь, три минуты, — не отстает Ваня, — вы же устали. Вам нужен перерыв. Мы с вашим начальством, если что, договоримся.

Глаза у Вани синие, честные. Волосы блондинистые, кудрявые… Еще миг, и девушка (ее звали Наташа) сдалась. А после смены посидела с нами уже от души. Следом подтянулся Дима, тоже официант. За ним — Петя, какой-то менеджер. В итоге заведение стало «нашим». Заходили, как домой, в любой аншлаг.

Однажды Ваня ушел на дискотеку, на третий, «иностранный», этаж. Вернулся с начатой бутылью джина и негром, которого звали Патрик. Тот недавно прилетел из Сан-Франциско играть на скрипке в каком-то оркестре. Патрик легко влился в нашу компанию, ибо оказался забавным малым, не жмотом, любителем спиртного и блондинок. Кроме того, мы практиковали с ним английский. Ване же, наоборот, нравилось учить Патрика русскому языку. Например, он доставал мелочь и спрашивал:

— Паша, ну-ка вспомни, что это?

— Однушка. — без запинки отвечал Патрик.

— Правильно. А это?

— Двушка.

— Гут. А это?

— Трушка.

— Не трушка, а трешка, — исправлял Ваня, — хотя… эмм… Ладно, проехали. А это что?

— Пятушка?.. — сомневался ученик.

— Ха! Пятушка! Это пятачок. А ты Патрик — дурачок.

— Сам ти, Ванья, дурачок.

Вскоре «Паша» совсем отказался говорить с нами по-английски. «Глупи весч, — объяснял он, — иметь руски друсья и не виучить руски язык…» Он стал бывать у нас почти каждый вечер. Раз похвалился, что знает художественный свист, якобы выиграл конкурс дома. И тут же засвистел четырнадцатую Моцарта — насилу остановили. В другой раз, опять навеселе, исполнил «Кампанеллу» Паганини-Листа. Инструмент держал за спиной. Затем Патрик совершил ошибку — он покусился, и не совсем безуспешно, на мою девушку. Вообразите сюрреализм положения. Какой-то лиловый негр-свистун, из притонов Сан-Франциско, уводит девушку у меня! Без двух минут кандидата наук! Эх, дать бы ему в глаз, но мешали два обстоятельства. Патрик был не слабак и мог адекватно ответить. Или — еще хуже — пожаловаться куда следует, и вышел бы скандал. Все-таки иностранный подданный. Пришлось ограничиться воспитательной беседой. И Патрик осознал свою неправоту. А девушку у меня все равно увели. Кто б вы думали? Строитель-турок. Тянуло ее на горячих парней.

Только я отвлекся. Ведь рассказ не про девушку или Патрика. И уж тем более, не про турка. Рассказ про моего друга Ваню. С которым нам так часто мечталось, как уедем из совка — далеко. Навсегда. Вместе это казалось почти не страшным. Про Ваню, с которым, нетвердо шагая из ресторана «Юность» к метро «Спортивная», мы кричали в ночь: «Гуд бай, Америка, а-а-а…» Особенно нам удавалось вот это: «На-на-на-на-на-на-на-най-най!!!» А у метро Ваня сказал:

— Макс, если кто-то из нас свалит первый… Это, скорее всего, будешь ты. Ты же вытащишь меня отсюда?

— Само-собой, — ответил я, — какой вопрос.

И вот я свалил. Через два года получил новое гражданство. Через пять прилетел навестить родню и друзей. Время увеличило их объемы, но сократило число. Все легко уместились на кухне. Ваня явился последним, на белой «Ауди». Запарковался строго в неположенном месте, рядом с подъездом.

— Не боишься? — спросил я.

— В смысле?.. Аa. Не. Я с ментами дружу.

— А с бандитами?

— Полная любовь и согласие. Вообще ты отстал, — добавил он, — мыслишь боевиками девяностых. Бандитов давно нет, сейчас все по-другому.

— Это как?

— Ровно.

Ваня здорово поправился и стал похож на экономиста Гайдара.

— Раз чуть в харизму не дали на улице, — шутил он, — паспортом отмахался.

Когда мы остались вдвоем, я сказал:

— Ну что, поедем? Гостевую визу сделаю. А дальше можно продлять, есть варианты.

— Да нет, — махнул рукой Ваня, — ну что я там буду делать?

— То же, что и здесь.

— Да? А бизнес, магазины… Их куда?

Он встал. Закурил у окна, посмотрел вниз. На «Ауди», догадался я и сказал безо всякой надежды:

— Здесь продал, там купил.

— Э-э, блин, продал-купил! Сколько раз тебе говорил… А ты все не понимаешь. Считаешь, что это легко. Это очень нелегко… Они меня во как задолбали, эти магазины! Ладно, хоть у тебя там более-менее срослось. Когда тебя вспоминаем, каждый раз думаю: молодчище. Хоть кто-то из наших смог… Все, проехали. Подставляй стеклотару!

Профессор филологии Антон Николаевич. Зарплата до восьмидесяти тысяч, плюс северные надбавки. В последнее время — меньше. Полную ставку уже не тянет: давление, возраст… Много лет бросает курить и сладкое. Еще давнее начинает бегать по утрам. Эрудит, симпатяга, плюшевый мишка в очках. Любимец студенток и кафедральных дам.

— Антон Николаевич! Вы здесь?

Мельком постучали. Показалась голова замдеканши.

— Пойдемте, ну где вы?! Все готово, ждем!

— Иду, иду.

Филолог затушил сигарету. Глянул виновато на пустые стеллажи, заклеенные коробки. Почти чужой кабинет. В деканате накрыли стол. Речи начальства звучали с обыденной фальшью. Будто на поминках, — думалось. Затем слово дали ему. Он поднял бокал.

— Уважаемые коллеги. Друзья…

И понял, что не в силах говорить заготовленную чушь. Болезненно улыбнулся.

— Ладно, чего там… Все сказано. Выпьем за мою счастливую дорожку.

Решение уволиться, бросить постылый город возникло спонтанно. Тотчас, боясь одуматься, подал заявление. «Пора обновить декорации… Врачи рекомендуют. — лгал знакомым. — На юг. На юг… Психологи советуют: раз в семь лет менять обстановку… Туапсе или Сочи, на месте разберусь…» На кафедре, естественно, сплетничали. Всматривались, кто из длинноногих учащихся слегка пополнел. Кто недавно болел или взял академ. Амурные подвиги филолога были секретом только в его воображении.

Короткий путь до общежития, там холодно, стыдно. Там диван, на котором педагог оттрахал четверть факультета. Квартира после развода оставлена жене и детям. Дети… Дети его знать не хотят. Жена, Галя, — тем более. Опять угодила в больницу с нервным расстройством. Говорят, нетвердо узнает близких. Кто же ей все-таки позвонил? Черт! А так славно все начиналось…

Темнота, влажный снег, двоятся пятна фонарей. Город исчерпавший себя, вымотавший тело и душу. Еще неделя — и он станет прошлым. В комнате укутался халатом, плеснул бренди, закурил. Уютно замерцал айпэд. Вместо фейсбука открыл записки. Душа требовала слов. Слова вставали на места, как пули в барабане. Я знаю, что такое мораль. Мораль — это не убий. Не укради. А в области секса морали нет. Есть темперамент.

Косметика — после. Отфильтровать банальности, красивости, повторы, лишние слова, выверить ритм. Убрать аллитерации, шипение, жужжание. А заглавие будет… Социальный суицид. Ммм… Язык сотрешь. Исповедь подонка? Ужасно. Или вот. Письма другу-беллетристу. Нет, нет… Почему бы нет? Тогда так.