Макс Неволошин - Срез

*

Может, ты когда-нибудь напишешь обо мне. Если я раньше тебя уйду в иной мир. Что-нибудь умное, грустное. Чтоб жизнь моя прошла не зря. Я с недавнего времени стал худо понимать, что со мной творится. За три года потерял жену, детей: они не хотят меня видеть. Не разговариваю с отцом. Потерял дом, оставляю работу. Еду почти в никуда. Багаж — только шмотки и айпэд. Сомневаюсь, что бегство на юг мне поможет. Не представляю, чем я там займусь. От педагогики тошнит, но что еще я умею?

Вчера на собрании в ЛИТО избрали нового председателя. Говорили массу добрых слов. Боюсь, второй раз услышу их только на своих похоронах. Мне пишут студентки: как жаль, что вы уезжаете. Вы такой хороший. Для самых близких я плохой. Женщины… Их было много, и не только шлюх. При этом я убежден, что у меня лучшая жена на свете. Я люблю ее, но изменял. Еще до того, как она заболела, у меня была любовница-студентка. А уж после… Я стал недавно верить в Бога. Надеюсь, он меня простит. Я не хочу жить, братец. Еду на юг именно для того, чтобы не прыгнуть с моста в залив. Но море есть и в Туапсе.

Чувство вины, муки совести, запоздалое раскаяние — достаточно причин осудить себя. Приговорить себя. Таким как я не место среди нормальных людей. И все-таки охота разобраться напоследок. Где это началось? Когда? Думаю, в пионерлагере, на юге. Курьезная петля — я возвращаюсь в точку А.

*

Меня зовут Галя. Это я помню точно. Здесь они все называют меня Галя. Хорошее имя, а главное редкое. Непроизносимое татарское отчество я сменила еще в школе. Папа едва ли обиделся, хотя мне начихать. Он к тому времени нас бросил. Галина Михайловна — звучит неплохо. Годится для завкафедрой или декана. Однако, я не стала ни тем, ни другим. И вообще никем — из-за одного подонка. Я о бывшем муже, если что.

Я знала — моим научным руководителем будет только он. Самый умный преподаватель, лекций никто не пропускал. Плюс у Антона все защищались, даже высокие блондинки. Этих кукол, в смысле аспиранток, у него тогда было четверо. Одна хвалилась, что уже переспала с Антоном. Остальные пока мечтали. Я хоть и шатенка, данными Бог не обидел. Класса с восьмого говорили: похожа на Одри Хепберн. Лицом — да, но фигура у меня богаче. Из фильмов подучилась кое-чему. Поначалу он меня не видел. Еще бы, такие вешалки рядом. Я из любопытства включила Одри: элегантная простота, узкие юбочки, наивный взгляд. И бимбы отодвинулись в тень. Кроме того, у меня в голове не пластик.

Я не то, чтоб увлеклась им как мужчиной. Невысокий, плотный. Очки — самая заметная часть лица. Все это имело значение, пока Антон не откроет рот. Уболтать он мог хоть книжный шкаф. Мне-то в смысле экстерьера было из чего выбирать. Но особи попадались убогие. Весь из себя Орландо Блум, а получит гостинец — и в спячку. Самцы. Антон не такой, я это сразу поняла. Ему кроме секса много чего надо. Например, познакомиться (шутка). И мне.

Ухаживал ненавязчиво, без пафоса и спешки. Это и ухаживанием назвать трудно. Гуляли, беседовали. Кофе, стихи, театр… Он много рассказывал, чего на лекциях нельзя. Про диалоги Гумилева и чекиста Якобсона. Про душевную болезнь Цветаевой и самопиар Ахматовой. Про тайный шкафчик в кабинете Блока… Когда Антон говорил, его не хотелось перебивать или спрашивать. Хотелось одного, чтобы это не кончалось как можно дольше. И в постели тоже, хотя в другом, конечно, смысле. Вышло у нас так.

Поехали в Ленинград с друзьями, вчетвером. Прибыли вечером, Антон с хозяевами на кухне заболтался. Сокурсники его, кажется. Квартира огромная. Комнаты три, почти без мебели и жутко запущенная. Антон проговорил всю ночь, я заснула. Наши друзья удалилась в соседнюю комнату. Видимо, занимались сексом. Утром хвалили меня за крепкий сон. Ну, поехали в Петергоф. Июнь, белые ночи, сирень. Музыка, солнце и фрейлины в шелках…

Помню ощущение нереального счастья. Антоша увивался, пытался брать за руку. Языком молол безостановочно. Об истории города, дворцов, кто что строил и переделывал. Даже фонтаны знал, как называются. Он был звезда, только детсадовского типа. Не знаю, как лучше сказать.

Видимо, решил меня дожать. Вечером пошли на стриптиз. Это по-другому тогда называлось. Театр какой-то, но сильно откровенный. Антон купил мне розу за двадцать пять рублей, сумасшедший. Он почти двое суток не спал. Я раньше не видела, как стриптиз влияет на мужчин. Оба возбудились, у Антона появилось в глазах что-то такое странное… Теперь я знаю, что это. Похоть.

В квартире друзья наши снова потерялись. Антон поведал душещипательную историю: якобы у него было только раз. С методисткой из пионерлагеря. Она его заманила в комнату, дала водки. И он неотчетливо помнит, как там случилось и удалось ли. Это трагедия — в двадцать семь лет не знать мужчина ли он и так далее. Короче, убедил. Он стал ей дорог тем, что жил в тревогах. Она ему — участием своим. Секс был хороший. Понравился мне намного больше, чем… Не важно. Там просто лежала бревном, чтоб не отвлечь кое-кого от важных дел. Антон меня приятно удивил.

— А говорил, опыта мало. — пошутила.

Он тоже усмехнулся:

— Книги надо читать, девушка. И не только для удовольствия головы. Теория — мать практики.

Утром он задал надоевший вопрос.

— Знаешь, на кого ты похожа?

— Конечно, — говорю, — на Одри Хепберн.

— Нет, — Антон надел очки, — ты похожа на девушку, рядом с которой я хотел бы просыпаться каждый день. Воспитывать общего ребенка. Детей.

— И роди богатыря мне к исходу сентября.

Антон на секунду задумался.

— Времени мало. Лучше так. И роди мне… короля в середине февраля. Попытаемся?

— Только не сейчас.

К середине февраля он стал мне изменять. Или чуть раньше, не суть. Беременность и роды украшают дам только в фантазиях идиотов. И характер улучшают там же. Чем не повод сходить налево? А выдает запах. Женский нюх, и так чувствительный, обостряется до сумасшествия. Особенно если муж пахнет грязными девками. Антона стали чаще посылать в командировки. Конференция, семинары, выездные лекции… Устроить это при его связях было легко. Возвращался довольный, с цветами, подарками. И с запахом чужого. Мне это померещилось, — внушала я себе, — мне померещилось. У меня лучший муж на свете. Много работает, хорошо получает, все несет домой. Не пьет, любит дочь…

В этом самогипнозе я жила пятнадцать лет. Без малого пятнадцать лет! Согласилась на второго ребенка. Антон уговорил стать домохозяйкой. С помощью родителей купили двушку на спальной окраине. Начали откладывать Кате и Андрюше на университет. Дочь мечтала о филфаке МГУ… Глянец, а не семья: известный профессор, молодая жена, красивые, смышленые дети. После того, как он заразил меня веселенькой болезнью, спали врозь. На приеме в больнице чуть не сдохла от стыда, думала: убью. Но смолчала. Только попросила его больше меня не касаться.