Макс Неволошин - Срез

Для меня, как литератора, такой опыт бесценен… Ты помнишь историю про Джекила и Хайда? История двух разных людей, спрятанных внутри одного, очень типичная. Цельных людей почти нет. Но эти два человека у всех разные. То есть один-то примерно похожий: хороший. А другой — разный. Мистер Хайд был убийцей, мой — развратник и циник. Но мой хороший человек очень мучается, поверь. Мне с этим трудно жить: я знаю, что меня ценят достойные люди. Но если бы они узнали, что творится у меня внутри, то отвернулись бы с негодованием.

*

— Мне б Антон Николаича.

Игривый женский голос в трубке.

— Его нет. Кто это?

— Eго любовница. Одна из. Не удивлены, конечно.

— До свидания.

— Нет, подождите! — торопливо. — Нам есть о чем поговорить.

— Не думаю.

— А вы подумайте. Вот например… Сколько юбок Антон Николаич перемял в этом году? Знаете? Я вам отвечу: как минимум шесть. Это не считая проституток. Он в командировки часто ездит, правда? А там…

— Пошла в задницу. — оборвала я. — Меня его шлюхи не интересуют.

— Ой, прям Жаклин Кеннеди! — обозлился голос. — А финансы семьи тебя интересуют? В банковские счета давно заглядывала? Так загляни, овца. Девочки теперь недешевы, хахаха!

Я позвонила в банк. Потом время уперлось в стену. Будто в трансе кормила детей, желала им спокойной ночи. Слегка мутило от запаха псины. Я открывала форточку, шептала мантру. Ждала поворота ключа.

— Где деньги Кати, Антон? — спросила я, — Куда ты их дел?

Я знала, что этот миг наступит. Миг тишины.

— Что ты с ними сделал?

Он медленно опустил кейс на пол. Снял и вновь надел очки.

— Я… В общем… я их проиграл. В казино. Ну, получилось так, извини.

— Антон…

В подъезде хлопнула дверь, загудел лифт. Медленные ватные звуки.

— Антон, почему ты мне врешь? Что происходит?

Я готова была расплакаться.

— Почему? — повторила я. — Куда исчезли деньги?

— Я же тебе сказал…

— Ты врешь, подонок! — Хлесть! Смазала его по щеке, очки полетели. Замахнулась еще, он перехватил руку.

— Прекрати истерику. Детей разбудишь…

— Вспомнил о детях? Пусти. Пусти, кобель драный! Мне твои шлюхи звонят. Мне! Мне звонят грязные…

— Кто? Кто звонил?!

— Уходи, Антон. Прямо сейчас. Мы разводимся. Я не могу тебя видеть. Не хочу. И… — я сорвалась на всхлип, — и забери наконец эту паршивую собаку!!

— Какую собаку? Галя. Тебе надо серьезно лечиться…

Я распахнула дверь.

— Пошел вон!

Антон молча вышел. Я побрела на кухню. И там — второй раз в жизни — увидела цыганскую собаку. У нее оказалось до странного много зубов. Она подвернулась кстати.

— Ххрр…

— Ага… и тебе не хворать… Обожди, дорогуша, — бормотала я, нащупывая ручку сковороды (жаль, не чугунная, давно пора купить), — сейчас тебе будет…

Собака прыгнула.

И в полете увесисто огребла сковородой. Хрясь!!

И еще раз! И еще — уже мягкую. Чвяк! Чвяк!!

— Мама!

— Мама, что с тобой?!

На пороге стояли дети.

— Марш отсюда! — я замахнулась. — Марш!

Незнакомые мальчик и девочка пятились, глядя за меня. Я обернулась. На полу чернели комья земли, останки кактуса, фрагменты горшка. В голове что-то лопнуло и погасло.

*

Недавно я чистил электронный архив и увидел письмо от старого друга. Непрочитанное, странное письмо, будто куски дневника. Как я его не заметил? «Может, ты когда-нибудь напишешь обо мне. Если я раньше тебя уйду в иной мир. Только без юмора, что-то печальное. Чтобы жизнь моя прошла не зря. Я с недавнего времени стал худо понимать, что со мной творится…»

Друг этот пропал года три назад. Я пытался отыскать его, да бестолку. Но уверен, что он жив, это возраст у нас такой. Человеку просто хочется исчезнуть. Уехать туда, где нет знакомых, потихоньку жить, думать, читать. Смотреть на воду. Иногда, глядя внутрь себя, я различаю осенний пляж.

Солнце только что встретилось с морем. Километры песка меняют цвет. Я вижу силуэт человека в шортах и панаме. Его тень похожа на детский рисунок. Сзади трудно понять его возраст. Плечи свободны, шаг расслаблен. В руках — хваталка для мусора с длинной ручкой и сумка-тележка. Его должность называется «смотритель пляжа». Это значит: собрать бутылки, пакеты, лохмотья водорослей, полить газон…

Его лечит эта работа. Вместе с пляжем он как бы чистит свою душу. И душа, пусть на время, становится лучше, новей. Печали — эфемернее, а счастье — бесконечным, как море или небо. По краю горизонта бахромой зависли облака. Чуть ниже элегантно позирует корабль. Тихо сегодня. Еле слышно шелестит прибой, а вода похожа на мех. Хочется погрузить туда руки, словно в нежную, мягкую шубу. Или накинуть ее на плечи, будто мантию. Чтоб она тянулaсь за тобою без конца, размывая следы, удаляя ненужное прошлое…

«Антон… — шепчу я. — Антон!»

Человек медленно оборачивается.

В институтские годы все мои «домашние» приятели завидовали сокурсникам, жившим в общежитии. Общага соблазняла цинизмом взрослой жизни, упоительным отсутствием родительской тирании. Но — с присутствием финансовой помощи из дома — единовременной, что важно. Мне, например, выдавался рубль в день. Или трешка — это если повезет, и у родителей не окажется рубля. За этот жалкий рубль меня будили и выгоняли из дома в нечеловеческую рань — к первой паре. Кроме того, возвращение за полночь и/или в нетрезвом виде грозило тяжелой и продолжительной нотацией.

На рубль мне следовало поесть. А еще — желательно — выпить пивца с друзьями. Бутылка пива стоила тогда 44 копейки. Иногда я выпивал две. В эти дни обедать приходилось пирожком с «кошатинкой» за 9 копеек. Удивительно вкусным — съедался мгновенно и голода не утолял. Сдача бутылок приносила еще два пирожка. Или один и сигареты «Прима» — самые дешевые, за 14 копеек. Отчего эти цифры так прочно застряли в моей памяти? Ведь я забыл намного более важные события и числа. Например, я хронически не помню дни рождения ближайших родственников. Не говоря уже о своем.

А как же стипендия? — спросите вы. Какая стипендия? А, ну да. Дело в том, что в компании моих друзей — типичных лоботрясов — стипендию получал один, максимум двое из пятерых, с циклической ротацией. Обыкновенно со стипендии получающие вели не получающих в кабак. Финал понятен. Дома об этом знали, поэтому утренний рубль отстегивался автоматически.

В общаге — иное дело. Средства из дома присылались целиком, раз в месяц. И люди тратили их как хотели: кто с размахом, кто с расчетом. Мой приятель Миша, о котором речь впереди, растягивал месячное пособие недели на две. А на последние копейки отправлял домой телеграмму: «кислородное голодание срочно тридцать атмосфер». И мама высылала ему дополнительную тридцатку. В общаге можно было проспать занятия. Вернуться до рассвета, нетрезвым, ошибиться корпусом, этажом… Во тьме чужой комнаты громко упасть… А утром занять у хозяев денег. Наконец, что не менее важно — там обитали девушки. Много девушек — веселых, независимых и смелых. Короче, общага требовала срочного освоения. И мы ее освоили, конечно. Началось это так.