Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

Луна всё это время наблюдала за мной, она набрала за последнюю неделю. «Конечно, сожрать столько темноты», но была ещё не полной, вполне себе привлекательной. В нашем понимании она питалась тенью, которую бросала на неё Земля. Вдруг сверху, балконом выше, открылась дверь, и на меня посыпались голоса:

– Влюблённость – моё постоянное состояние. Состояние это мне необходимо, чтобы спасаться от душевной нищеты, чтобы быть щедрой и транжирить его на радость. Когда-то я влюбилась в тебя, но сейчас ты стал деревом. А я, дура, не зная, что с этим делать, влюбилась в твою тень.

– Это ты к чему?

– Я говорю, что ты создал из меня свою тень, а потом бросил. Люди бросают тень, – произнесла она задумчиво. Потом улыбнулась. А может, и не улыбалась вовсе, но мне так показалось. Я слушал, как зачарованный, этот красивый диалог.

– Чувствую себя предателем.

– Ты думаешь, что мужчины чувствуют себя предателями, когда уходят от женщины?

– Только настоящие.

– А ты настоящий?

– Да. Я никуда никогда от тебя не уйду.

– Это противоречит всем законам физики, – разглядывала она себя в отражении в окне. – Мужчины всегда тянутся к тем, кто помоложе.

– Когда человек на грани, он попадает в другое измерение, и ему под силу вещи, противоречащие всем законам физики.

– А ты на грани? – пролетела сигаретой комета и скрипнула дверь.

– С тобой иначе нельзя, – помчался ей вдогонку астероид и затворил за собой мизансцену. Она не любила снег. А он ещё был. Снег в апреле навевал в её память бывшего, будто тот звонил, а она не брала трубку, чтобы не накрыло снова. Иногда она мысленно меняла мужчин, не то чтобы она была беспорядочна в связях, просто ей хотелось, поменять тариф. Женщине всегда хотелось что-нибудь поменять, особенно когда не удавалось себя. Этот предлагал своё одеяло, но спать под ним стало слишком душно.

«Все мы питаемся друг другом, а потом, когда любовь уходит, её тенью», – бросил я вместо тени окурок в темноту. Тот воткнулся в снег и погас, а его огонёк ещё долго дымился в моём подсознании. Я смотрел вниз. К бычку подлетел голубь, но курить не стал. Потом ещё один, и ещё. Голуби, как серые коты, летать по-старому в другие города не хотят, сплошные променады, а по-новому получается только попрошайничать. Потом выскочил пёс и всех их заставил вспомнить, что есть крылья. «Впрочем, и человеку тоже надо постоянно напоминать кнутом или пряником, что у того есть крылья». Жена тоже всё время хотела собаку. «Куда её присобачить в квартире, нам самим не развернуться».

– Мне бы самую маленькую.

– Есть такой зверь, самый мелкий из семейства псовых. Знаешь, как называется? Финик.

– Настолько мелкий?

– Чуть больше двадцати сантиметров. Думаю, название получил по месту жительства. Живёт в Сахаре. И у него прелестно большие уши, – оттопырил я свои.

Потоп, комнату залило женским смехом. Шила смеялась заразительно. Я долго сопротивлялся, потом улыбался, наконец тоже захихикал.

– Вот такого хочу, – кричала она сквозь слёзы.

– Такой у тебя уже есть.

– А зачем ему большие такие уши? – оттопырила Шила свои.

– Чтобы охотиться.

– Он что, ушами ловит добычу?

– Ну, почти. Они выполняют роль локаторов.

– Кофе будешь или чай?

– Лучше кофе.

– Неправильный ответ. Я уже заварила чай.

«Заварила чай, чего тогда спрашивать. Чего лезть ко мне с вопросами, когда сама уже на все ответила». – «Ты злишься?» – «Нет, что ты, я так мечтаю», – обменялись мы любезностями в знак примирения за закрытыми губами.

Дождь штопал крышу. Ветер дул в трубу, словно в охотничий рожок. Он злился. Он рвал и метал. Металл скрипел всеми нотами. Шила слышала в непогоде джаз, ей не давал покоя блюз прошедшей ночи: «Судя по порывам, он тоже был ветрен».

Она уже скучала по сильным волосатым рукам, которые облизывали этой ночью её с ног до головы, как мать вылизывает детёныша, с той лишь разницей, что те делали долгие остановки в самых трогательных местах.

Снова где-то вдали ходят стрелки часов, я слышу их глухие шаги, на кухне они уже варят кофе и крошат на стол печенье, потом вспоминают, что вроде как не хорошо, и меня тоже надо позвать к столу. Встают и идут за мной, я слышу всё ближе хруст неторопливых внимательных ног. Они заглядывают в спальню, я прячу под одеялом лицо и руки, я не хочу с ними пить чай, даже кофе уже не хочу: завтра слишком рано надо вставать. «Он спит, – шепчут друг другу часы, – ладно, завтра утром разбудим». Я не заметил, как уснул. Вообще этот момент трудно заметить, переход из реального в сонное, это квантовый скачок. Мозгу наконец-то удаётся уладить все свои дела, закончить разговоры со всеми своими мыслями, отключить сотовую связь, предварительно заполнив все соты мёдом своего внимания, понимания, назначения.

Сотовая связь, её жужжание, словно пчёлы, ещё раз подчёркивало наличие меня в зоне покрытия. Я проснулся и нашёл себя покрытым одеялом. Смс-ка была от Шилы: Лето. Среда. Это была именно та среда, в которой она давно уже хотела оказаться. Тебя только не хватает. Где ты?

– Ты кошка!

– Нет, я не люблю гулять сама по себе. Где ты?

– Головой подшофе, душой под одеялом, телом под Хельсинки.

– Пил?

– Ну, так, посидел в баре с компаньонами.

– Что ты как женщина, так и скажи, что нажрался, – поставила она две улыбки в конце предложения.

– Нет, я бы тогда не мог говорить, а тем более писать.

– Когда будешь?

– Вечером.

– Жду тебя, милый.

Постель изнежила меня этим утром. Для женщины это была норма. Я же лежал и пытался навести порядок на потолке, а брал с потолка одну за другой мысли, которые смогли бы меня мотивировать на подъём, то и дело перекладывал их, меняя местами, залитый приятной свежей постелью, сытый ею по самое горло. Я чувствовал в этом что-то женское. Шила не раз говорила мне, что в прошлой жизни я был женщиной. Всё может быть, всё может был. По крайней мере, я её уже пережил. И теперь переживаю за вас, за женщин. Ведь вами движет чувство, а чувствам нужны эмоции, как топливо, как бензин, которым не запасёшься впрок (заправок таких немного, по сути, каждая из вас ищет такую заправку), которого на земле всё меньше, а платить за них приходится всё дороже, поэтому мир полон подделок, не обязательно китайских, хотя никогда не знаешь, что стоит за сливочными улыбками этих ребят, впрочем, мир научили улыбаться американцы. Все это поняли после появления первого Макдональдса на их пути. (Вчера зачем-то зашёл в МакДак, хотелось праздника, пусть даже чужого.) Улыбаться всегда, всем, при любых обстоятельствах, пусть через силу, пусть через не могу, но каждый должен получить в руки ещё по улыбке чизбургера с жёлтым язычком и пухлыми хлебными губами, а если тебе мало, можешь заплатить за двойную. Ты примешь всё это хозяйство и, отходя от кассы, ты спиной услышишь предательское: «Свободная касса». В генах твоих проснётся станиславское: «Не верю!» Ты сядешь за столик, всматриваясь в довольные лица и пережёвывая улыбку, выдавливая из пакетика кетчуп, чтобы придать вкуса этой искусственной жизни. Чтобы определить своё место, своё местоположение в этом, красный индикатор заполнил пищеводную трубку, доказывая, что ты есть, ты действительно существуешь, несмотря на то, что помидоры тоже были искусственные.