Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

На улице небо подтекало, навстречу дождь. Он был мокрым, неприветливым, он шёл куда глаза глядят. Мы спрятались от дождя под крышей авто. Машина тронулась и, выехав со двора, понеслась сквозь пустой город. Скоро улицы вынесли её к Неве. На набережной я сбавил ход, та была оцеплена какими-то фургончиками и людьми, снимали кино. Наша машина внезапно попала в довоенное время, рядом прошли полуторка, пассажирский автобус «Газ» из гаража 30-х годов, из которого, словно из гардероба того же времени, вышли люди и попали в камеру. Операторский кран, будто надзиратель, внимательно следил за происходящим.

– Ты хотела бы сниматься в кино? – спросил я Шилу.

– А мы чем с тобой всё время занимаемся?

– Снимаем?

– Да, сериал. Знаешь, как называется?

– Секс в большом городе?

– Секс с большим городом.

– Каждый божий день, – рассмеялся я. – Не надоело?

– Ещё как!

– Что думаешь делать?

– Выйти. Здесь остановитесь, приехали. Сколько я вам должна?

– А я?

– Тридцать минут личного времени.

– Берите. Для вас мне не жалко.

Шила вышла, улыбнувшись беззвучно: «Это быстро». Я остался сидеть в машине, время от времени стирая капли с лобового стекла, которые заливали экран. Дождь редел, когда он совсем остановился, я вышел из машины, чтобы покурить с ним. Мы покурили, озираясь на мир вокруг. Мир идеализировал себя и своих поклонников холодным порывистым ветром. Небо постарело и осунулось. Чуть ниже на вывеске поросёнок нюхал надпись «Свежее мясо». Город всё ещё валялся под одеялом субботы, уже не спал, ворочался одинокими гражданами и бессонными автомобилями. Он пока и не собирался вставать, только потягивался дымкой на небе и зевал облаками на горизонте. Напротив был КФС, я зашёл в него отлить, люди уже глушили пиво с крыльями. Ощущение утреннего пива накатило на мою память, когда в голове бродит вчерашнее виски, или текила, или водка, когда одним рассолом этого не залить. Ливень пива разбавляет лужи вчера. Кто-то несёт ересь, словно радио, которое висит высоко и его не выключить. Слова не воспринимаются, только их неприятный тембр. Человек смеётся иногда, видимо, ему удалось пошутить, его чувство юмора тоже хлебнуло пива и пришло в себя, но не в других, другие мрачно молчат. Их чувства всё ещё дрыхнут, но скоро проснутся и начнут начистоту. В каждой искренности своя доля спирта.

Штаны мужа болтались на ветру, не штаны, а чехлы для ног. «Нельзя же мужчине быть таким худым? Это был один из тех вопросов, которыми я не раз задавалась. Кое-что начинает бросаться в глаза, да так, что возникает вопрос: Люблю ли я?»

Шила, улыбаясь, подходила к машине.

– Ну, как там? Больно?

– Не сладко. Я хотела сказать, что с сахаром в крови всё нормально, – открыла она дверцу авто и нырнула вовнутрь. Я тоже юркнул в машину.

– В моей в такую погоду его точно не хватает, – завёл я двигатель, вместе с ним из динамиков вырвался какой-то хит 90-х. Что отбросило меня в детство, на дискотеку в школьной столовой.

– Мы едем?

– Да, куда?

– Давай в магазин.

– За сахаром? – засмеялся я.

Город как на купюре в пятьдесят рублей, он в синеве тумана. Смотрю на биржу, на полтинник, снова на биржу, что-то здесь неправильно, возможно, инфляция внесла свои коррективы, чего-то здесь уже не хватает. Золотого запаса, который подтвердил бы его 50-целковую силу. Биржа смотрится на ней уже нелепо, на вес полтинник теперь – это бутылка пива, а может и того меньше, солод тоже накрывает инфляция, тот в свою очередь накрывает меня. Внизу хлюпает вода. Тёмный вонючий проход со сточной канавой. Люди вынесены на задворки. Офисы и кафе. Взгляд падает с окна и разбивается на множество прекрасных зданий, он теряется, пытаясь ухватиться за барокко, повис на купидоне, который сделал вид, что не заметил, только поправил свой колчан со стрелами. Стрелы – это потенция, для свершения подвигов, а колчан – это женщина, которая на них вдохновляет.

20.15. Шила прекрасно опаздывала. Легкой походкой. Я любовался.

Она застегнула свой рот на красную молнию и убрала помаду в сумочку. Это был знак, что целоваться она больше не хочет. Я для пущей надёжности накинул ей поцелуем замок, едва коснувшись. Сильно пахло спелой клубникой. Губы. Какое выразительное оружие: синтаксис, риторика и даже сольфеджио. Даже несмотря на то что улица была сыра и капало сверху, будто на крыше начал таять снег и она потекла. Вспомнилась ванна, где Шила очень любит петь, лёжа в пене. Когда грудь вырывается из тёплой пучины её молодого тела. Ещё один поцелуй, и затвердею. Давно я не ел клубничное варенье. С маргарином. Губы и помада давно уже стали чем-то одним, как бутер и брод. Ешь, раз голодный.

– Пойдём уже, – вырвалась она из моих сухих губ.

– Подожди, я ещё не всё сказал, – снова впился я в её розу и мысленно вернулся в ванную. Откуда я понёс её на руках в спальню. Там Шилу оглушил свет, она встала на ноги и, скинув хлопчатобумажный футляр, всей своей гитарой потянулась ко мне. Что оставалось делать? Я сыграл. Я знал этот инструмент, хотя никогда не считал себя мастером игры. Так, несколько переборов, несколько аккордов. Дворовые сиротские песни, что с меня взять. О сексе никогда не говорили как об искусстве. Два года музыкальной школы, и иди играй, пой на улице чужие песни, учись дальше, чтобы потом петь свои. «Мальчик, мальчик», – вспомнил я гитариста у метро. – Я не кинул сегодня ничего в твой футляр, а знаешь почему? Больше ни купюры, пока ты не споёшь своих песен». Но главное всё же оказывалось петь своим, а точнее своей. Я пел.

Инструмент был настроен отменно. С некоторыми ещё приходилось возиться, эта гитара, нет. Когда-то я возомнил себя музыкантом, для храбрости, впервые взяв её на колени. Чтобы бросить пыль в глаза, преувеличить опыт свой в этом деле. Та гитара была такая же деревянная, как и я. Не гитары, а балалайки. С Шилой я возомнил себя музыкантом, по-настоящему, что даже поверил сам, хотя на самом деле служил расчёской её распущенным струнам души. Ее нисколько не смущало, что выходила она из себя, в чём мать родила. Чтобы уже не тратить время на одежду.

Это была провокация. Ты – провокаторша. Стонал я про себя.

– Как ты думаешь, что-нибудь получится сегодня?

– Конечно, я чувствую, как твоя хромосома хромает ко мне в недра.

– Ура.

– Если завтра будет солнце, я подарю тебе велосипед.

– А если нет?

– Тогда ты мне – машину.

– Зачем тебе машина?

– Я начала ненавидеть людей.

– В смысле?

– Ты не поймёшь, ты давно уже не ездил в метро. Каждое утро будто тело вставляешь в тиски.

– Беременным нельзя ездить в метро.

– Я уже не беременна.

– Как?

– Так. Так бывает.

– Чёрт!

– Хватит чертить на своём лице скорбь.