Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

– В гости хочу. Почему нас никто не зовёт в гости? – пробурчала сонно Шила.

– Не жалеют, не зовут, не плачут, – изменил я немного известные слова.

– Только что подумала то же самое.

– Они меня теперь боятся. А ты не пьёшь, – какой от нас прок. Марс, кстати, приглашал нас к себе за город.

– К Марсу не хочу. У Марса я уже была.

Артур не придал значения словам. Ладонь его остановилась между шеей жены и её налившейся грудью, до сна уже было рукой подать.

– Может, в шахматы сыграем? – поднялся Марс из кресла, подошёл к серванту. И, не слушая меня, достал доску, высыпал фигуры на стол. Стал расставлять себе белые: – Дети, они наши подопытные, а подопытные всегда пользуются чужим опытом, боясь совершать свои ошибки. И, пользуясь им, этим чужим опытом, тех самых других людей, передают его следующим. Сначала ты входишь в их мир, в их затхлую квартирку, заваленную делами, которые начаты и брошены, знакомствами случайными и выгодными, связями, которые тут и там сползают лианами с полок и ниш, потом идёшь дальше. Воздух тяжёлый, он проводит тебя на кухню, где куча гниющей посуды, на жирной скатерти стаканчик настойки из полыни ошибок, трудных и потных желёз трудолюбия, на стене, как реликвия, грабли. Айда, наступай, пока есть силы, здоровье и вера в светлое будущее.

– Не боишься проиграть? – ничего не понял я из этого красивого монолога.

– Кто, я? Тебе – нет. Ты же лучше меня играешь.

– Да ладно тебе.

– Я сто лет уже не играл.

– Ну, давай, – начал я расставлять чёрную лакированную армию.

Я слушал Марса и изучал карамельную, хрустящую удовольствием плюшку, половину которой уже съел. Больше не мог, не хотел. Это было равносильно тому, что съесть себя. Но то миссия Шилы, моей второй половинки. «Где же целостность? И откуда такая половинчатость во вкусах, и откуда на неё такая надежда?» Вполвзгляда я видел экран, вполуха я слушал Марса. Он начал Е2-Е4, между делом мы по очереди двигали фигуры. Марс надел на себя маску гроссмейстера, придав задумчивости своему лицу. Оно было спокойно до тех пор, пока не наступала его очередь ходить… Будто грусть, только что спокойно лежавшая на его лице, начинала просыпаться и двигаться, потом садилась на пухлый диван губ, зевала, рычала или произносила избитое: – Так значит?

«Ум его играл и пытался цинично шутить, стараясь загнать весь наш огромный мир в один цинковый гроб, но я не поддавался, тем более что ящик шутит циничней. Я не хотел поддерживать ни того, ни другого. Ящики априори грустны, я знаю, куда направляется процессия с такими вещами, я не хочу хоронить чувства людей, как бы они ни провинились. В итоге, можно было самому оказаться в этом оцинкованном скафандре, отрезанным от людей, болтающихся на шланге иллюзий. В знак протеста я сейчас съем ещё одну плюшку, Марс. Пусть мне будет плохо».

Я молчал. Марс не унимался, пытаясь отвлечь меня от партии. Ему очень хотелось выиграть. Ходы его были не обдуманны и поспешны:

– Ты слышал, что нашу компанию поглощает «Атмосфера»?

– Как? Значит, не будет больше нашей «Nordik airlines»? – сделал я вид, что информация была для меня новой. – Шах.

– Монополия на небо, – улыбнулся он. – Не жалко тебе свою королеву?

– Ферзя.

– Это для тебя ферзь, а для меня королева.

– Жертвую ради общей победы.

– Я бы не стал, – взял он мою королеву.

– Да какая тебе разница, за какую компанию летать, Марс? Главное – летать, я это понял, как только меня вернули на Землю.

– Разницы нет, но она есть. Она мешает мне есть, пить, любить.

«А мне мешает шашлык, который был до плюшек», – улыбнулся я про себя. – Меняй образ жизни.

– Меня устраивает.

– А вот меня нет. Ещё шах, – пришпорил я своего коня. – Ещё пару ходов – и конец.

– Да? Неужели ты рассчитываешь победить без королевы?

– Почему нет?

– Просто она тебя устраивает, как и твой образ жизни. Ты сам сказал.

– Шила меня очень даже устраивает, – понял я, к чему клонит Марс. – Что касается образа жизни, может, ты знаешь, как поменять его?

– Поэтапно: сначала меняешь образ, а жизнь сама изменится.

Я смотрел на Марс, именно на Марс, а не на Марса. Его абсолютно преКрасная лысая голова сверкала чувством юмора. Планета, а не голова.

– Образ у меня один, точнее одна. На неё и молюсь.

– У тебя климакс что ли начался? – пьяно заржал Марс.

– Я вижу, что Шиле как будто всё время чего-то недостаёт. Вся проблема в том, что я не знаю, как сделать её счастливой.

«Я бы тебе сказал, дружище, я бы тебе одолжил, дружище, кабы можно было этим поделиться», – держал в руках пешку Марс, не зная, куда её отправить.

– А ты спи с ней чаще. А счастье придёт, вот увидишь. Тебе надо поменять своё отношение к предмету любви. Ты говоришь, что она – твой образ. Сделай рокировку.

– В смысле?

– Женщина мыслит образами, создай его, будет молиться и на тебя. – Язык Марса был пьян, но мысли, как ни странно, трезвы. – Не ты на неё должен молиться, а она на тебя. Предлагаю дружбу, то есть ничью, – оставил пешку без приказов Марс и протянул мне руку.

– Ты шутишь? У меня позиция лучше.

– У меня ферзь, – взял он белую королеву. – Мне кажется, я легко смогу всё свести к ничьей.

«Да, Марс и Венера. Похоже, они знают, что такое счастье. У них получилась отличная пара: он был богат, она воображением».

– Ладно, подумай. После доиграем. Не будь в моём окружении столько пешек, я бы давно уже создал новую партию, – подытожил Марс.

– И не смотри на меня такими восторженными глазами. Люди по определению не могут быть лучше тебя, определение это настолько глубоко сидит в подкорке, что чем больше они говорят о своих успехах, тем сильнее в этом убеждаешься. А что касается нашей с Шилой партии, то она, как и у всех счастливых семей, идёт к своему эндшпилю, – поднял он доску вместе с оставшимися на ней фигурами и поставил на самый верх серванта.

– К эндшпилю?

– Ну, ты понимаешь, о чём я? Эндшпиль семейной жизни, фигуры расставлены: жена на кухне, сын за компом, муж на диване, кошка в ногах.

В телевизоре уже насильно кормили гусей, чтобы у них вместо печени выросла фуа-гра. По желобу им заталкивали в горло кукурузную муку. Я посмотрел на четверть плюшки, что лежала передо мной. «Будь их воля, они бы добавили ещё в пищу железа, чтобы печень сразу же консервировалась по банкам».

– Можно представить, что у этих гусей в печёнках, – улыбался Марс, жадно откусывая выпечку и неряшливо запивая её горячим чаем.

– Как и у всех – люди, – взял я четвертинку и положил обратно в посудину к остальным румяным и манящим и стал по нажитой за годы шахматной школы привычке прокручивать в уме концовку отложенной партии.

Утро было похоже на роды. Они прошли успешно: минут через тридцать после звонка будильника мне удалось прийти в этот мир новым человеком.