Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

Я потянулся к столику рядом с кроватью и взял у него пульт от телевизора. Балерина крутила фуэте, будто на сцену запустили юлу, а балерон, как маленький мальчик, всё подкручивал её, стоило только ей замедлить ход. Улыбка на лице актрисы страдала. Наверное, это тяжело, крутиться на пуантах и улыбаться одновременно, чтобы все партеры, ярусы и галёрки получили эстетическое наслаждение. Тебе стаю аплодисментов, мешок оваций и несколько килограммов «Браво». Питайся, пока на Олимпе, чтобы хватило до следующего выступления. Мне тоже нужно было спуститься перекусить.

Артур не отказался бы от завтрака в постель и даже представил, как эта самая балерина врывается в его апартаменты с подносом еды. Завтрак был включён, постель нет. Я выключил балерину и пошёл на завтрак в столовую отеля.

Там полтора финна уже заливали мюсли йогуртом и собирали себе бутерброды, чтобы позже складировать их в своём внутреннем мире. Я поздоровался и налил себе кофе. Это был тёплый настоявшийся кофейный суп. Есть не хотелось. Во мне все ещё бродило потускневшее Лапин Культа. Кружка кофе с утра уравняла четыре кружки Золота Лапландии вечером. Пожевал сыра, понюхал ветчины. Налил себе ещё супа. Надо было ехать.

По дороге к городу сделал остановку у Изумрудного озера. Видимо, зов предков (отец мой был моряком и дед), что-то морское текло и в моей крови и билось о стенки сосудов. Неповоротливая баржа, сухогруз, который тащил груз своих печалей, проблем и обязанностей по назначению. Иногда он делал короткие передышки. Я всегда останавливался в этом месте, посмотреть на колонию яхт и катеров, дремавших у берега. Яхты скучали, словно упряжки заждавшихся лаек, которые смирно ждали своей прогулки. Мачты позванивали. То там, то здесь включался колокольчик на шее какой-то из заблудших коров, будто та отбилась от своего стада. Тем временем уставшие стада облаков уходили всё дальше и дальше, скорее всего, домой на вечернюю дойку. Под ними волна брила берег, сгоняя пену с лица озера. Я потрогал чистую воду, та была холодной. Зачерпнул в ладонь и смочил лицо. Пресные капли побежали вниз по лицу, смывая с него все маски, нажитые непосильным трудом. Губы почувствовали родниковый поцелуй дикой природы. «Вот где и как надо жить», – сел я в машину, понимая, что это практически невозможно, не всем это дано. Кому-то кусок земли, мне кусок многоэтажки.

Цепочка леса, словно цепь какого-то мощного механизма, который работал на чистом энтузиазме, тащила мою машину к цели со скоростью 120 км/ч.

Второй пилот получает разрешение на взлёт. Самолёт выруливает на взлётную полосу. Начало движения по взлётной полосе.

11:58:37. Командир (К): 74… 76.

11:58:40. Бортмеханик (Б): 74… 76… Режим.

11:58:41. К: Время, фары.

11:58:42. Б: Фары, время.

К: Экипаж, взлетаем. Рубеж – 280. «Скорость отрыва самолёта от Земли 280» – проявились в моей голове прописные истины воздухоплавания. «Но сначала точка V1, точка невозвращения – когда уже нельзя повернуть назад. Потом подкрылки задних крыльев нажимают на потоки воздуха таким образом, что железная птица побеждает притяжение Земли». Самолёт прошёл в другое измерение. А дальше можно включить автопилот и жить обычной жизнью, болтать о своём, о чужом. На высоте 9500 победившие земное притяжение, разговоры легче, невесомее, что ли.

12:30:57. Б: Что за странная девушка, я и так к ней, и эдак. Никак не могу подобрать к ней ключей.

12:30:59. К: Не ключи, подбирай ей сразу квартиру.

12:36:00. К: Сколько тебе?

12:36:30. Б: Тридцать.

12:37:01. К: Еще, как минимум, десять лет можешь жить, ни о чём не переживая. После сорока начнёшь задумываться, когда друзей уже не прибавляется, дети выросли, жена давно не твоя, а спать всё ещё хочется, как в двадцать пять.

На спидометре уже было 140, когда я включил автопилот. Расслабил правую ногу, и скорость начала падать вместе с моей желанной мечтой, возвращая меня на дорогу. Скоро цепочка деревьев оборвалась, и машина взлетела на Кольцевую. Дальше к дому тянула уже инерция. При хорошем раскладе до него оставалось прослушать «Обратную сторону Луны». Любимый альбом неувядающего розового цветка. Я распахнул альбом, прибавив звук. В ушах поселилась музыка, она словно эфир пробиралась к самому сердцу. Даже захотелось поделиться с кем-то этими переживаниями, кого-то набрать, чтобы там подумали: «Где он так набрался».

– Ты обогнал меня? Я думала, ты поздно сегодня будешь.

– Я скучал.

– Не ври.

– Если бы я умел. Как на работе? – встретили мои руки жену в коридоре, как только она закрыла за собой дверь и отпустила на пол свою сумку. Та, словно послушная кожаная псина, поджала уши и замерла.

– Ты что, не знаешь, как у филологов? Курят и умничают.

– Разве можно так мучить друг друга?

– Да, мучное вредно. Каждый день один и тот же хлеб.

– Может, пора завязывать с работой? Лето же.

– Ещё пара экзаменов, и всё. Лето. Можно безумствовать.

Каждое лето Шилы, как и это, страдало своим безумием и не собиралось лечиться, да и как можно было вылечить то, что диктовалось инстинктами, следовать канонам и традициям надоело, хотелось исключения из правил.

– Целовать-то будешь?

– А ты хочешь?

– У тебя нет никакого права держать меня без поцелуев, – вышла из балеток.

– Сегодня что, День Конституции?

– У меня есть одна рифма, но я тебе её не скажу.

– Не надо, иначе я начну волноваться за твоё здоровье.

– Ты? Не смеши, ты даже не звонишь мне.

Больше всего ей не нравилось, когда волны произнесённых им слов нагоняли пену на уголки его губ. «Это, конечно, не пена моря, – думала про себя Шила. – Сейчас подойдёт и начнёт прятать мою жизнь в свои объятия. Ну почему с ним всё так предсказуемо?»

Я подошёл к жене, обнял сзади и шепнул на ушко:

– Можно Шилу?

– Можно, но в обмен на поцелуй. Хватит есть, хватит говорить, рот для поцелуев.

– Вот бы со всеми было так же просто, – поцеловал я её шею.

– Будь с ней просто, ты бы её так не хотел. Шилу.

Меня, как всякую женщину, охватывают приступы феминизма, но лишь иногда. Спинным мозгом я понимаю, что мне нужна защита, мужчина, за чьей спиной я могу спокойно возиться в песочнице своих капризов. Артур, медведь, в переводе с кельтского, несмотря на своё благородное имя, не мог быть ею, он сам нуждался, пытаясь прикрыться мною. «Не медведь, скорее мишка панда», – посмотрела в большие глаза мужа Шила. Тот трепал зубами петрушку. «Жующий бамбук с обеих рук. У него хороший аппетит и тонкая душевная организация, он самоед, он грызёт бамбуковую изгородь, ограждавшую его внутренний мир. Вольер, в котором он пасётся, стал доступен миру внешнему. Он входит в него, одинокий, чужой, глаза становятся ещё больше, ещё круглее. Панда ищет защиты, ищет защиты от истребления, ищет всё время меня. Нет, не любовь это, жалость сплошная».