Дмитрий Пригов - Места

Вот так же и я с этими своими пресловутыми предуведомлениями. Ну, может быть, мне несколько в усугубленном и драматизированном виде представляется столь вполне невинная с виду ситуация с вполне невинными снисходительными улыбками и шепотком в сторону, или же похлопыванию по плечу: Ну что, брат, ты даешь! — A что? — Опять оскоромился со своим, как его, этим….? — Ты предуведомление имеешь в виду? — Вот-вот, с этим самым предуведомлением.

Невинно по-дружески, вроде бы, даже, а все равно — неприятно, обидно, даже оскорбительно. Но я терплю, терплю. Я всю жизнь терплю всякие подобные несуразицы и неузнавание. Но я рассчитываю на ваше понимание и сочувствие. Именно ваше, потому что все другие давно уже обнаружились в своей жестоковыйности и, к тому же, принципиальном непониманием как цели подобных писаний так и содержания. Но вы, вы не такие! Вы поймете меня! Вы новые и чистые, которых я ожидал всю свою предыдущую жизнь, исполненную предельного, неимоверного напряжения и одиночества.

(Все, конечно, это так. Все эти трагедийные нотки просто для красоты стиля и пущей выразительности, чтобы на пределе достаточно короткого текста поразить вас в самое сердце и обрисовать некую неординарность ситуации. Уж простите за недозволенные приемы. Больше не буду. Хотя, конечно, буду, и еще как буду! Но вы уже все правильно понимаете и все излишества слога и чувств воспримете со снисходительной понимающей улыбкой. Тем более, что и не без доли, и весьма значительной, реального присутствия всего вышеобозначенного.)

Так вот.

Я надеюсь, да уже и ясно вижу, что вы поймете и поймете правильно и адекватно (насколько это вообще поддается разумному пониманию) как смысл, так и побудительные причины данного жеста. А те, непонимающее и язвящие — Господь им судья! Господь простит их, ежели простит.

Так вот.

Посему, зная все возможные нелицеприятные последствия данного предприятия, я все равно осознаю внутреннюю необходимость и даже некоторую нравственно- общественную педагогическую обязанность перед культурой и историей и настойчиво пытаюсь что-то объяснить и предуведомить посредством этих как бы излишних и невменяемых по смыслу (а по видимости как раз наоборот — вроде бы наукообразных и отстраненных) слов, судорожно старающихся ввести, если не в курс дела, то хотя бы в его ритм — уффф! Дайте дух переведу! Это судорожное предложение вполне отражает состояние моего духа перед лицом возможного непонимания и неизбывно сложной, почти не поддающейся адекватному выражению проблемы внутренних позывов и явно чувствуемых внешних обязательств перед обществом и культурой.

Как я уже помянул, по прошествии времени становится понятна излишнесть этих писаний по причине осознания невозможности что-либо объяснить сверх уже объясненного. К тому же по ходу времени общекультурная рутинная работа делает все, допрежде сомнительное и неявное, требующее дополнительных разъяснений — понятным и само собой разумеющимся. Даже становится непонятно, что, собственно было-то непонятным. Ну, естественно, если это, смогло войти в общий фонд культуры. А если нет — так и разговору нет. В подобном случае, как ни жаль — это просто частные проблема и синдроматика частного лица, что само по себе забавно, но не более. Ну, и что? Веником что ли по сему поводу убиться? Обосраться и не жить? Что, нельзя, что ли?! — можно! Можно. Все можно. Но просто в данном случае мы не об этом.

Так вот.

Теперь, оставив позади все сомнения и оговорки, обратимся к сути, к прямому предмету нашего рассуждения.

Так вот.

Есть неизъяснимая прелесть в чтении бесконечного романа. Серии бесконечных романов. В нескончаемо длящейся параллельно с тобой жизни виртуальной, перепутывающейся, переплетающейся с твоей жизнью и напитывающейся из нее живительными соками. Я не намекаю, не говорю о неких, что ли, чертах вурдалачества, но не без этого. Не без этого. Что-то в этом роде явно присутствует, во всяком случае, промелькивает. Но мы не об этом. Мы о другом. Мы о подобной же, не меньшей прелести писания некоего бесконечного, необозримого нечто. О писании, о времени писания и о состоянии пишущего, когда определены уже основные структурные параметры создаваемого, характер и даже тематическое наполнение на необозримый срок наперед — прекрасный род высокого безволия и прострации, оправданный перед собой (и в далекой чаемой перспективе — перед людьми, всем человечеством) в нравственном и социо-нравственном смысле, обеспеченного в пределах выделенной территории на длительный срок осмысленного существования. Да. Это так. Это, действительно, так. Я знаю. В общем, нечто вроде серьёзной, обеспеченной, определенной студенческой жизни. Ну, конечно, не без забот, не без проблем — экзамены, зачеты, курсовые, выбор темы и будущей специализации, конфликты с преподавателями, накатывающаяся усталость и головные боли (о прелестях и сладостях, которые многократно превышают вышеперечисленное, тревожащее я умалчиваю — оно самоочевидно и всем досконально известно). И все это в пределах перекрываемых осмысленною и оправдывающей предзаданностью. О, где мои студенческие годы! Осень, зима, весна, лето! Друзья и подруги! Ссоры и запойные дружбы! Споры о высоком, неземном и прекрасном! И ощущение нескончаемого пространства впереди. Да. Больше и сказать-то нечего. После этого — только молчание. Ну, во всяком случае — длительна пауза.

Помолчали? Хорошо. Пойдем дальше.

Надо заметить, что подобные разного рода длительности, долгое делание и, в особенности та специфическое состояние, связанное с долгой оккупацией духа, сознания, воли и просто ежедневного обихода продолжительным писательским актом, о которым и повествовалось выше, это долгое плавание с покачиванием на всхлипывающих волнах, покрывающих весь простор, вплоть до зримого и умозримого горизонта, в пределах большого смысла и времени вполне может совпасть с ритмами и пульсациями Вселенной, мощных напряженных полей, неведомых измерений и временных векторов, сокрытых от рационального, поверхностно сканирующего взора. А, может быть, все и не так. Все проще и явнее. Но, скорее всего, все-таки, так. Я подозреваю, что именно таким, а не иным образом. И прошлые большие писатели с их развернутыми, разветвляющимися романами и были выходом этих мировых ритмов, помимо всяких там социальных, психологических и эстетических откровений, которые тоже, в свою очередь, несли на себе печать и отражение этих ритмов на пространстве дышащей и подрагивающей антропологии. Сейчас мы не вдаемся в подробности различий, различения и сложности взаимоотношений конкретно-исторически являемых, запечатлеваемых в этой самой изменяющейся антропологии изменяемых ритмов с ритмами вечными и неизменяемыми. Ну, может быть, тоже изменяемыми, но в пределах человеческого времени ощущаемыми как вечные. Во всяком случае, только таким образом могущими быть воспринятыми в пределах нынешней антропологии. Это очень интересный вопрос, но впрямую не относящийся к обсуждаемой здесь проблеме грамматик, длительного делания и феноменологии творческого существования. Хотелось бы, конечно, порассуждать на эту тему. Ой, как хотелось бы! Да, вот, нельзя! Не разрешают. Вы сами и не разрешаете. И правы. Правы, а то вся эта писанина разрастется до невероятных пределов, не оправдываемая уже даже и рассуждениями о всем долгодлящемся. Вы правы, что не позволяете. Или позволяете? А? Позволяете? Но нет, я сам себе не позволяю. Я сам полагаю запрет и предлагаю себе продолжать в строго заданных тематических и жанровых рамках — Предуведомление к грамматикам.