Дмитрий Пригов - Места

Конечно, там литературные консультанты и референты, но основная работа все равно наша. Тут, значит, отшельнику и каюк. Видишь ли, нам всегда очень мало места попускается в этом мире. Поэтому легче добиться разрешения на видения. Это вот в твоем случае особое дозволение. Но ведь ты понимаешь, я не соблазнять тебя пришел, а честно работать с тобой. Да ты бы и не пошел на эту приманку.

Это я просто так сравнил тебя с тем отшельником, он тебе и в подметки не годится. А вот в видениях — минимум средств и максимум отдачи. И чудищем разрешают являться только три раза в год на всю организацию. Представляешь? Строгий лимит. Чудищем — оно, конечно, эффектно. Провести одну такую операцию — это мечта жизни, а то, в основном, инструктаж, инструктаж… Да, а тот коллега, который с чудищем провел операцию, пошел далеко, он сейчас…

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕЛегион!

ЛЕГИОН (замирает) Да.

ГОЛОСБлиже к делу.

ЛЕГИОНДа. (Приходит в себя, передразнивая репродуктор, но тихо.) Ближе к делу, ближе к делу. Сам бы попробовал. Я тоже так умею. Тоже работал по инструктажу. У меня знаешь сколько там знакомств. Ты не смотри, что я Легион, у меня приятели одни Тьмы. Я тоже столько раз по наведению работал. Хочешь, покажу?

(В репродукторе голосом Легиона идет «Мой дядя самых честных правил». Сначала некий род возвышенного декламирования, потом все ускоряется, переходит постепенно в пение на мотив «Когда б имел златые горы» под сопровождение гитары. Пение все убыстряется и усиливается. Сам же Легион пускается в дикое выплясывание с редкими выкриками «И-и-их!». Утомляется. Кончает. Кончает и репродуктор.)

Ну как? Понравилось? Это Пушкин. Небось, первый раз и слышишь. А из чужеземных и вовсе никого не слыхал? Ни ухо, ни рыло? А? Темный ты человек. У меня уж на что времени в обрез, и то. Шекспир, например, Гамлет, Отелло, или Гёте, Фауст, или, скажем, уже ближе, по моей специальности — Мефистофель. Но прямо признаемся: фигура не реальная в нашем производстве. Выдумка. Но как литературный образ — прекрасно. А? Лорд Байрон. Чайльд Гарольд. А? Федерико Гарсиа Лорка. Райнер Мария Рильке. А? Лирика! Прекрасно! Уитмен. Листья травы. Могуче! Пригов. Изучения. Многим нравится. А? Бетховен! Вагнер! Из изобразительного искусства тоже: Микеланджело. Рембрандт. Классика. Не знаешь? Это еще что! Кабаков. Краснопевцев. Целков. Орлов. Лебедев! А? Это искусство! Это современность, язык, так сказать, нашей эпохи. Это прекрасно! Знаешь, мне иногда кажется, что красота когда-нибудь спасет мир. Да не мне одному это кажется. У нас многим так кажется.

(Делает передых, рассматривает свою одежду, смотрит по сторонам.) Сдается мне, что у тебя какое-то превратное представление о нас. Ты думаешь: у нас там разгул, разврат. Нет. У нас там тоже многие не пьют, не курят, не безобразничают. Многие очень даже добродетельны, как и везде. Что поделаешь, коли довелось там оказаться? У нас даже поощряется всякая нравственность. Везде нужен хороший работник, а пьянство — это бич. Ты знаешь, у нас и в Бога можно даже верить. Ну не повсеместно и не в буквальном смысле, а опосредованно, если это не мешает твоей основной работе. Ты понимаешь, жизнь пересиливает, пережевывает все.

(Тихо сходит в зал, но от сцены далеко не отходит, чтобы осталось ощущение интимной беседы.) Ах, какие у нас сначала были жесткие, негибкие. Вот вроде тебя, только в другом, разумеется, направлении. А теперь этого уже нет. Естественный строй всего живого, натуральный порыв чистой натуры одерживает верх. Что нам делать, коль в этом месте родились. Всяк рождается в своем месте и в свое время, а не они определяют его. Правда же? И мы, по мере наших сил, делаем, что и все; жизнь пересиливает любые установки, правила и законы. Она прорывает любые плотины! Она вырывается бурным потоком и сносит все, что мешает ее естественному порыву! Это прекрасно и неодолимо! Ах, как это прекрасно! И ты бы, придя к нам, мог бы способствовать этому процессу. Помочь передовым элементам. Мы понимаем, что твой приход был бы, конечно, лишен даже намека на личную корысть, ты придешь к нам ради идеи, ради погибающих, как ты уже однажды, учуяв своей тонкой душой, где нуждаются в твоей целительной молитве, замолвил за нас слово, и мы это с благодарностью помним и попытаемся, чем сможем, возместить тебе этот порыв. Я до сих пор не поминал про это, так как мои мысли, подобно твоим, настроены на абсолютно бескорыстный лад. Что я буду иметь с этого? Ничего. Одни неприятности. Но это, конечно, в личном плане. А в общественном — нам общим памятником будет достигнутая истина! О ней единой и болит мое сердце! И ты стараешься для общего блага вместе с нами. А мы уж найдем способ, не оскорбляя твоего благородного чувства, отблагодарить тебя. У нас в этом отношении предела возможностей нет. Все будет. Что ни пожелаешь. Ты даже не успеешь пожелать — а уже перед тобой. Деньги, земли, энергии, женщины — что пожелаешь. И все это будет малым возмещением, да какое тут возмещение! При чем тут возмещение! Просто помощь благородному человеку, согласившемуся снизойти до наших жалких просьб, помочь нам в нашем правом деле. Понимаешь, это будет глобальный вклад, не то что теперь, — собирать по крошечкам свое единоличное спасение. Ты всех спасешь.

(Обводит рукой зал, говорит с залом.)

Приди к нам! Будем как братья! Будем любить друг друга, спасать друг друга, прощать друг другу! Приди же к нам!

(Отшельник пытается перекрестить его, но Легион вовремя парализует его руку. Обращается к залу.)

Вы видите всю тщетность моих усилий.

Это просто выродок какой-то.

Позор ему!

Позор!

Долой!

З А ЛДолой!

ЛЕГИОНСмерть предателю!

З А ЛСмерть предателю!

(Легион вдруг срывается с места, легко вспрыгивает на сцену, подбегает к Отшельнику и начинает его избивать. Избивает достаточно жестоко. При этом неприятно кричит на высоких нотах.)

ЛЕГИОНДумал, умнее всех! Ах ты гнида, вша пустынная! Таракашечка божия! Дерьмо слюноточивое! Добренький! За нас решил помолиться! За себя молись! Все печеночки повымотаем, кишки повыпускаем, ребра повытаскиваем! (Передразнивая.) Господи! Пожалей бедных чертиков, во тьме живущих, не ведающих, что творят. Я тебе сейчас покажу, что не ведаю. Сам меня позвал. Сам освободил нас от слова, которым мы были связаны. Мы и не таких скручивали!

(Легион теряет всякий контроль над собой, впадает почти в истерику, в припадок какой-то, выкрикивает уже совсем что-то несвязное.)

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕЛегион!

ЛЕГИОН (опомнившись) Да.

ГОЛОСНа колени! (Легион падает на колени.) Проси прощения! Прости его, святой отец. Он еще молод и слишком впечатлителен. Но это, увы, беда молодости. За это нельзя его судить. Тем более, что ты сам виноват. Твое упрямство может вывести из терпения и не такого малоопытного работника, как Легион. Он еще даже долго терпел. Я просто поражен его выдержке и долготерпению. Ты пойми, каково ему, всей душой болеющему за общее дело, благородное дело спасения этих вот, сидящих в зале, беззащитных и слабых, и других, убогих, не могущих помочь самим себе, людей. И вот этот чистый порыв юной души, может быть, несколько чересчур восторженной, наталкивается на равнодушие и холод того, кто, по ее наивной и справедливой вере, самим своим рождением и строем души, призван идти на помощь, искать соратников и сподвижников в этом благородном деле. Представь себе отчаяние этой юной души! Ее муки тяжелее твоих ушибов и синяков! Одумайся, Отшельник! Не губи своей души! Не отравляй ядом равнодушия подрастающее поколение! Не совращай малых сих! А ты, Легион, проси, проси прощения!