Хэнк Грин - Совершенно замечательная вещь

Перед тем как принять душ, я наконец-то написала в твиттер:

@AprilMaybeNot:Больна от грусти. Кажется, я на время утратила надежду. Давайте сегодня сплотимся и будем помнить про нашу человечность, а не нашу жестокость.

И буквально через секунду:

@AprilMaybeNot:Это сделала горстка людей. В гигантском мире. Изо всех сил стараюсь помнить, что по-настоящему злых людей в нем мало.

Вряд ли я действительно испытывала эти чувства, но они показались уместными. Такие посты написала бы Эйприл Мэй. На самом деле я чувствовала оцепенение и хотела работать. Хотела писать, говорить, выяснить, как реагируют Защитники, и немедленно начать спорить, даже если бы я в итоге поставила под сомнение свою веру в то, что Карлы прилетели нам помочь. Действовать было легче, чем сомневаться.

На тот момент полиция и правительство все еще искали сведения о нескольких не связанных между собой террористах-бомбардировщиках, у нас не было реальной информации, и поэтому вакуум заполнялся ложью и предположениями. По крайней мере я отказалась поддаться этому порыву.

Люди с большим трудом принимают реальность. То, что я написала в твиттере тринадцатого июля, было чистой правдой. Атаки совершила жалкая группка террористов. И число раненых и убитых в мировом масштабе также не было огромным. Да тринадцатого июля в автомобильных авариях погибло больше людей, чем в результате этих взрывов. Но это нельзя озвучить перед лицом трагедии.

Мы иррациональные существа, которыми легко манипулировать, если поставить правильную цель. Именно так террористы убеждают себя, что убийство того стоит. И рана, которую оставил тот день, не сводилась лишь к потерянным жизням; с этой раной нам всем пришлось жить до конца. Чистота моих чувств к Карлу исчезла, и я уже никогда ее не верну.

Вот что странно. Вы помните тринадцатое июля и наверняка помните одиннадцатое сентября, даже если вас тогда на свете не было. Но почти все мы забыли о двадцать восьмом июня. Двадцать восьмом июня тысяча девятьсот четырнадцатого года, если говорить точнее. Вероятно, самый странный день в истории. Вот что произошло.

Парень, наследник трона Австро-Венгерской империи, которая имела огромный политический вес (вторая в Европе по размеру, третья по численности населения), посещал Сараево, город в Боснии. На тот момент она входила в состав империи. Многие местные жители не любили австро-венгров по сложным причинам, в которые мы сейчас не будем углубляться.

Группа молодых парней решила убить этого принца, который от большого ума заранее опубликовал маршрут, как собирается ехать по Сараево в машине с открытым верхом (на заметку мировым лидерам: прекратите так делать). Шесть человек выстраиваются в разных местах вдоль опубликованного маршрута с различными устройствами и планами для убийства. Один из них выбегает из толпы с маленькой бомбой. Бросает ее в принца, но бомба не взрывается в течение нескольких секунд, поэтому в результате повреждает другую машину. Несколько человек ранено, но никто не убит.

Все разбегаются, наследника трона закрыли, и ни один из других потенциальных убийц не может испытать судьбу.

Уже странный день, верно? Ну, дальше он становится намного страннее.

Парад, конечно, отменяют. Но затем от того же ума принц решает, что хочет посетить в больнице людей, пострадавших в результате взрыва. Водитель сворачивает не туда, а затем, осознав это, пытается развернуть автомобиль. Это 1914 год, и машины очень новые и глючные, поэтому автомобиль глохнет перед магазином, в котором как раз стоит один из убийц, Гаврило Принцип.

Принцип делает шаг вперед, достает пистолет и совершает два выстрела. Один попадает принцу, которого, как я надеюсь, вы уже поняли, звали эрцгерцог Франц Фердинанд, в шею. Вторая пуля ранит его жену, Софи, в живот, убивая ее на месте.

Помощник, пытаясь зажать рану на шее своего принца, спрашивает его, не больно ли ему. Эрцгерцог говорит: «Пустяки». Он все повторяет «пустяки… пустяки…» снова и снова, пока не падает без сознания, а затем умирает.

Никакие это были не пустяки. Убийство Франца Фердинанда повлекло за собой каскад ужасных решений и дипломатических ошибок, которые привели к гибели более шестнадцати миллионов человек.

Держите в голове эту историю, если вам покажется, что следующие события маловероятны. Иногда происходят странные вещи, которые меняют ход истории… и, видимо, они случаются со мной.

Энди выглядел так, будто спал максимум тринадцать минут. Помятый, тихий, и я определенно уловила запах пота, пока Энди цеплял мне микрофон.

— Ты в порядке, чувак?

Он посмотрел на меня так, словно только что заметил, а потом снова вернулся к работе.

— Ага. Я в порядке.

— А с виду не скажешь.

Мое замечание выдернуло его из ступора.

— Твою мать, Эйприл, конечно, я не в порядке. Какого черта мы делаем? — Он не злился. Он просто устал.

— Мы собираемся пойти туда и попытаться хоть как-то поддержать людей. Мне и самой нужно во что-то верить.

— Уже придумала, что скажешь?

— Есть пара идей. — На самом деле нет, но я была уверена: что-нибудь придумаю. — Есть предложения, что, по-твоему, я должна сказать?

— Кроме того, что мир ужасен и как, черт возьми, мы до такого докатились? — Он устало опустился на диван. Я не рассказала Энди о выстреле, не рассказала ему о Карле-младшем и не заметила никаких признаков того, что рука по-прежнему в моей квартире. Если она не ушла, то была в одной из тех комнат, куда я не входила.

Я посмотрела на Энди и впервые поняла, что его глаза опухли не только из-за недосыпа. И осознала, что сама еще не плакала. Все шло наперекосяк. Я было хотела расплакаться здесь и сейчас — чего там делать, расслабила лицевую мышцу и вперед, — но потом подумала (всерьез): не-а, Эйприл, прибереги это для камеры.

Фу.

Вслух же я сказала:

— Все эти люди, что там собрались, бросают вызов полиции и террористам, чтобы защитить Карла. Защитить нас. Нам нужно пойти туда и сказать: мир не ужасен.

— Эйприл, в новостях говорят, что возможны новые атаки. Посмотри на всех этих людей! Никто не проверяет рюкзаки! Да я только по дороге сюда чуть сердечный приступ не схлопотал!

— Я все свое время перевожу на новости, у них работа такая — тебя пугать. Я наблюдаю это из первых рядов с утра до вечера. — Скажу для себя: я подбадривала Энди не потому, что он был мне нужен. Я могла попросить кого-то другого держать камеру. Черт, я могла пойти туда с палкой для селфи и снять отличный ролик. Но я хотела, чтобы камеру держал он, потому что мы вместе в это ввязались, и Энди должен был почувствовать. Мне казалось, я говорю ему правду. Ввожу дозу реальности, чтобы помочь ему сделать что-то великое в ужасный день. Наверное, я была отчасти права.