Элиф Батуман - Идиот [litres]

В Эгере в тот день играли множество свадеб, если это, конечно, не одна и та же гигантская свадьба, расползшаяся по всему городу. В проемах между домами то и дело мелькали то оркестр, то усыпанный цветами стол, то семейство со строгими лицами перед фотографом. Статуи и желто-серые здания выделялись на фоне затянутого облаками неба. Вместе с Питером мы все забрались на знаменитый эгерский минарет, самое северное османское сооружение в Европе. Мечеть разрушили в 1841 году. Одинокий минарет выглядел безысходно тощим и неуместным, словно забрел сюда на спор и заблудился.

В темницах Эгерской крепости оборудовали музей пыток. Он был архитектурным воплощением той самой темницы словесной банальности. Здесь можно было сфотографироваться с человеком в чалме и пижаме с усами и скимитаром. Всякий раз, когда я пыталась указать венграм на удивительную схожесть некоторых моментов в турецком и венгерском, они отказывались верить, что речь может идти о грамматике, и заводили разговор о заимствованных турецких словах – типа «кнут» и «наручники». На самом же деле кнут действительно описывался похожими словами (kirbaç и korbács), а вот турецкое слово kelepçe (наручники) в венгерском означало «ловушку», тогда как венгерское bilincs (наручники) в турецком означало «сознание». Не знаю, можно ли делать из этого какие-то выводы, но то, что сознание может стать ловушкой – это наверняка.

Грустная история Шерил: три ночи она по-походному провела на диване у мэра. В среду ее отправили в совсем далекую деревню – еще два часа езды на юг – и поселили у местного мастера.

– Он обращается со мной как с идиоткой, – говорила она своим тонким голоском. – Он думает, я не знаю, как включить свет или открыть кран. Я пыталась ему сказать, что в Америке есть электричество и водопровод, но он не слушает. Постоянно включает и выключает. Чтобы показать, как работает унитаз, он семь раз подряд спустил воду. Так что унитаз теперь никак не работает.

– А он разве не мастер? – спросил Оуэн.

– Не думаю, что он хорошо справляется со своей работой, – ответила Шерил.

– Мы делаем всё возможное, чтобы забрать тебя оттуда, – сказал Питер.

Шерил промолчала.

Питер через два дня уезжал в Монголию. В следующий раз мы встретимся только 12 сентября в полдень у Научного центра. А сейчас мы по очереди рассказывали ему о своем новом опыте. Шерил говорила первой. Остальные сидели у фонтана, разглядывая фрагмент свадебной процессии между домами и сравнивая истории из деревенской жизни. У Дэниела весь класс состоял из одних девочек-подростков, и некоторые были очень даже ничего. Их отцы как один повторяли одну и ту же шутку, Дэниел слышал ее как минимум раз в день: «Если дотронешься до моей дочки, то придется жениться!» За шуткой следовал долгий хохот.

В конце программы все собирались отправиться вместе в поездку. Речь шла о Румынии, где прекрасные леса. В лесах живут разбойники, и если не знать, как себя вести, тебя убьют, но румынские друзья Питера будут возить нас на машине. Всё это дело меня абсолютно не привлекало: там тебя некому защитить от разбойников, кроме друзей Питера, а от друзей Питера – некому, кроме разбойников, но я промолчала. Ведь я всё равно уже буду в Турции.

Когда настал мой черед, Питер спросил, говорила ли я с Иваном. Я ответила – нет.

– Почему?

Я поразмыслила.

– Меня постоянно увозят на экскурсии.

Он рассмеялся, словно я произнесла расхожую добрую шутку. – Тебе надо позвонить ему, – сказал он, – позвонить Ивану .

– Наверное, – тут я осознала, что выдернула из земли клок травы. – Я зачем-то вырвала эгерскую траву.

– О, не нужно рвать траву, – сказал Питер.

– Пагубная привычка, – согласилась я.

– Ну, тогда ладно. Не рви траву и позвони Ивану. Это твое следующее задание.

Нам с Виви и Оуэном предстояло ехать назад вместе – наши деревни располагались в одном направлении. У киоска Оуэн читал немецкую газету, а мы с Виви листали венгерские модные журналы, обсуждая, что модели здесь выглядят не такими заморенными, как в Америке.

– Может, это как в культурах, где все живут впроголодь, эталон красоты не такой тощий, – предположила Виви. Мы перевели взгляд на уверенных в себе венгерских женщин, каждая из них знала десятки тысяч близких Ивану слов.

В автобусе Виви сказала, что ее хозяин называет подсолнухи «пятью пальцами Бога».

– Что это значит? – спросила я.

– Понятия не имею.

Тем вечером, смыв с головы шампунь, я направила струю воды из душа между ног – раньше мне не приходило в голову, что душ на гибком шланге позволяет так сделать. Ощущение оказалось одновременно новым и знакомым, как песня, которую когда-то давным-давно не дослушал до конца. Всё мое тело сжалось и напряглось вокруг чего-то несуществующего, и я, пожалуй, впервые поняла суть секса, потом подумала о своей беспочвенной тяге к Ивану, и мне показалось, что я не смогу прожить больше ни секунды, если не почувствую его внутри себя, не почувствую, как он заполняет эту жуткую пустоту. Но при этом, со всей очевидностью, я вполне могла жить, должна была жить и жила. Наверху меня поджидали золотарник и ласка. Я в тысячный раз подумала позвонить Ивану и в тысячный раз оказалась не способна решить, как мне дойти до телефона и что сказать. Тем не менее, тот факт, что я теоретически могу позвонить, продолжал меня терзать, пока я не уснула, и мне приснилось, как я пришла в домик, где мне предстояло жить, и обнаружила там Ивана, который кричал, чтобы я убиралась прочь, но потом передумал и показал, как открывать и закрывать кран.

Нора рыдала с наводящим ужас детским самозабвением, словно утешить ее не может ничто на свете. Одна из кошек родила котят.

– У нас сейчас не меньше пятнадцати котов, – с грустью произнесла Маргит. – И еще будут. Нора говорит, они съедят мышей, но я не думаю, чтобы тут осталось хотя бы по одной мыши на кота.

– А соседские мыши?

– Соседских мышей уже съели.

Я собирала чемодан, хотя понятия не имела, куда еду. Нора, рыдая, ходила за мной из комнаты в комнату с котенком на руках. Своим теплым и влажным телом она прислонилась ко мне, уткнувшись носом. Я погладила ее по голове – даже макушка оказалась влажной от слез. Котенок был очень мокрый. Он имел слегка удивленный вид. Так вот, значит, что такое жизнь, – казалось, думал он.

Когда Дьюла вернулся с немецких занятий, Нора положила котенка на стол и бросилась отцу в объятия. Дьюла поднял ее и ей вытер глаза. Котенок подошел к краю стола, посмотрел на пол и мяукнул. Потом спрыгнул, обогнул угол и скрылся в направлении спален.

Дьюла ссадил Нору на диван, чтобы отнести мой чемодан в машину. Мы с Маргит залезли внутрь. Нора сидела за круглым столом на крыльце, уронив голову на руки. Дьюла взял какую-то косу и стал точить ее о камень, коса издавала визгливый скрежет. Маргит включила заднюю передачу. В зеркале отражение Норы сначала отдалилось, потом приблизилось, а потом снова отдалилось. На одной руке по-прежнему лежала голова, другой рукой она трагично мне помахала.