Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Пока Жиль ходил к тренеру, мы с Кэлом стояли на улице и разговаривали о завтрашней игре: наш университет против университета штата Миссисипи — Старушки Мисс. Главная игра года. Мы знали, если мы их одолеем, нас никто не остановит, и в новогодней игре на Сахарный Кубок приз определенно достанется нам. Болельщики уже заполнили все мотели и отели от Батон-Ружа до Нового Орлеана. Центральная пресса писала об этой игре. Куда ни пойдешь, всюду лишь о ней и толкуют. Те, кто болел за УШЛ — а за УШЛ только сумасшедшие не болеют, — говорили, что Соль с Перцем не знают преград. Те, кто болел против УШЛ, то есть за Старушку Мисс — а ведь из Миссисипи понаехала уйма народу поболеть за свою команду, — эти говорили, что Старушке Мисс нужно одно-единственное сделать — заблокировать кого-нибудь из этих двоих — Соль или Перца, — и победа обеспечена. Разговоры эти велись уже целый месяц, а сейчас осталось немногим больше суток — тридцать часов до игры. Если вы разбираетесь в особенностях погоды штата Луизиана, вы, конечно, знаете, что там всегда перед сильной бурей без конца сверкают молнии и грохочет гром. Так вот: редкостная, необычайной силы буря должна была разразиться завтра в восемь вечера, а молнии и гром сверкали и грохотали уже целый месяц, и все знали: утихнут они лишь в последнюю секунду.

Жиль пробыл у тренера минут десять, потом вышел и проходит мимо нас так, словно мы тут вовсе не стоим. Я подумал, он забыл, где нас оставил, и окликнул его. Никакого впечатления: идет и не глядит. Мы с Кэлом переглянулись и пошли за ним следом. Он шагает быстро так и все время потирает руки.

— Жиль, погоди, — говорю. — Эй, Жиль!

Догнали его и пошли с двух сторон.

— Что у тебя случилось? — спрашивает Кэл.

Он остановился. Дышит прерывисто, тяжело, будто вырвался с мячом из схватки. Смотрит в землю и все время потирает руки — так сильно, словно хочет с них кожу содрать.

Кэл кладет ему на плечо руку, я — на другое.

— Что случилось, Жиль? — спрашиваю.

Он только головой качает и по-прежнему смотрит в землю.

— Брат… с братом несчастье. Погиб.

— В катастрофе? — спрашивает Кэл.

Жиль по-прежнему качает головой, и кажется, он сейчас заплачет. Я взял его под руку, Кэл сочувственно похлопал по спине. И вдруг он как рванется к Кэлу. Ни с того ни с сего уставился такими злыми глазами, словно внезапно возненавидел его. Мы с Кэлом рты разинули от удивления.

— Да ведь это Кэл, — говорю. — Одурел ты, что ли, Жиль? Он отвернулся от Кэла, глядит на меня.

— Почему сегодня? — спрашивает. И плачет. — Почему сегодня?

— Ты успокойся, Жиль, — говорю. Вокруг нас тем временем уже собирается народ, и все спрашивают, что случилось. Кэлу или Жилю стоит только чихнуть, тут же целая толпа сбегается. — Ты успокойся, — говорю я ему.

— Домой надо ехать, — говорит он. — Ты не одолжишь мне машину? Моя еще в ремонте.

— Да я тебя отвезу, — говорю. — Смотаюсь с занятий по сценическому искусству.

— Почему сегодня, Салли? — спрашивает он. — Почему? Я не знаю, что ответить, и растерянно смотрю на Кэла. У Кэла обиженный вид. Он понять не может, с чего это вдруг Жиль на него бросился, и я, кстати, тоже удивляюсь.

— Пошли отсюда, — говорит Жиль.

— Жиль, тут ведь Кэл, — напоминаю.

— Давай пошли отсюда, — повторяет — и, не оглядываясь, рванул прочь.

Я иду за ним, но, честно говоря, у меня на душе какой-то осадок: мне не очень-то приятно, что он так грубо Кэла завернул.

Мы идем к моей машине — у меня "Карманн-Гиа" 68-го года, — я ее оставил у стадиона с той стороны. Пока мы едем по территории университета, мне приходится делать не больше мили в час из-за всех этих психопатов, которые сразу же узнают Жиля и желают ему удачи в завтрашней игре. Причем это не только студенты. Среди них порядком наших выпускников — заблаговременно прибыли, ничего не скажешь, матч ведь начнется только через тридцать часов. Кто-то сказал, что Норман, в Оклахоме, самый психованный город в смысле футбола, но если существует город безумней нашего, хотелось бы мне на него посмотреть, то есть, вернее, не хотелось бы — наверно, это опасно для жизни.

Жиль сидит, понурив голову. На болельщиков ни разу не взглянул. Я веду машину со скоростью километра полтора в час. Примерно дюжина машин с той же скоростью едет сзади меня. Выехали за город, я прибавил скорость, теперь делаем восемь километров в час. Психопатов-болельщиков и тут навалом. Завтра в это время их будет в два раза больше, в три раза, в четыре. Если Жиль — а он к тому же и собой хорош — станет игроком американской сборной, весь этот город его, а уж девчонки и подавно.

Жиль молчит, как будто в рот воды набрал. Я не знаю, полагается ли что-то говорить в подобном случае, и поэтому тоже молчу. Все думаю насчет Кэла. Даже какой-то осадок в душе — что это он с ним так? Когда они на поле, они как руки у игроков в бейсбол — та, что подбрасывает мяч, и та, что ударяет по нему битой. Я никогда не видел, чтобы Жиль некорректно вел себя.

Проехали по мосту через Миссисипи, выехали на автомагистраль, а теперь уж прямиком до самого дома его родителей, в округе святого Рафаила. Психопаты остались позади, во всяком случае те, что топали пешком, и я гоню со скоростью сто километров в час. А Жиль за все это время не сказал ни слова, только руки тер и смотрел на шоссе. Он молчит, и я молчу — не знаю, что ему сказать. Я вообще не знаю, что полагается говорить, когда у человека умер кто-то близкий. Да к тому же и про Кэла все никак не могу забыть.

— О господи, надеюсь, никто из них не связан с этой историей, — говорит наконец Жиль. На меня он не смотрит — по-прежнему на дорогу. — Всей душой надеюсь, что убил его не кто-нибудь из них.

— О ком ты говоришь?

— О черных из Маршалловой деревни. Его убили там, в этой деревне. Господи боже, только б не они!

Так вот почему он на Кэла окрысился! Связан Кэл с убийством или нет, все равно он виноват — он же черный! Ну и дела! Отличные дела! Когда вы на футбольном поле, вы, как сиамские близнецы, один за одного, и вдруг — на тебе, такая штука! Господи боже! Опомнись, Жиль, я не думал, что ты такой!

— Ты не знаешь мою семью, Салли. Ты очень мало знаешь обо мне.

Не так уж мало я о тебе знаю, подумал я. Не так уж мало, информации вагон. С этой стороны — что правда, то правда — я не знал тебя, но информации у меня вагон — и о тебе, и о твоем папаше, старом Фиксе. Вполне наслышан, какие расправы устраивали в старые времена Фикс Бутан и его дружки. Я только не знал, что и ты той же самой породы.

Мы могли бы и дальше ехать по магистральному шоссе и свернуть на проселок километрах в трех от его дома, но, когда мы доехали до развилки с указателем "Река Сент-Чарльз", Жиль попросил меня свернуть к реке. Это хорошая дорога — прямое, без всяких поворотов шоссе; так мы проехали километров шесть с гаком, и по обе стороны от нас тянулись плантации сахарного тростника. Тростник почти весь убран; справа от дороги, на дальнем краю тростникового поля, виднелась темная кайма деревьев — там начинаются болота. Жиль все время смотрел туда, вдаль. Все смотрел, смотрел, пока мы не свернули и не поехали по берегу, вдоль реки Сент-Чарльз. Река серо-голубая, тихая. По другому ее берегу, примерно в километре от нас, проходила еще одна дорога, и бегущие по ней автомобили казались мне совсем крошечными.