Вацлав Ржезач - Свет тьмы. Свидетель

На ступеньках лавки Гаразима, которые несколько дней назад окропил своей кровью Тлахач, стоит хмурый молодой человек и курит сигарету. У него были тяжелые дни, приходилось выслушивать язвительные слова и в ответ лишь сжимать кулаки в карманах, сыновья любовь боролась в нем с любовью к девушке, которую он никогда не бросит, даже если придется идти работать в каменоломню или наняться батраком. Солнце бабьего лета село на площадь и обогревает ее, словно наседка, задумавшая вывести поздних цыплят. Муки молодого человека от этого лишь усиливаются. Он терзает себя, терзается головокружительно сладостными любовными воспоминаниями. Он не видел Лиду с того самого злосчастного дня. Лида перестала ходить на репетиции, и ее роль отдали другой девушке. Лида не ответила на его письма, и, видимо, вовсе не выходит из дому. Еник пользуется каждой минутой, когда в лавке нет покупателей, чтобы покурить, и торчит перед лавкой, словно рыболов у реки, унылый и безутешный. Все, кто проходит мимо, знают, почему он стоит здесь, жалеют его и про себя желают счастья.

Но где ему спастись от бдительных щупальцев квисовского любопытства! И все же когда Квису удается наконец встретиться с Еником взглядом, он с изумлением обнаруживает, что лезет в сад, окруженный забором колючей проволоки. Он видит все, что в нем есть, но схватить не может. Квис наталкивается на такое отвращение и презрение, что сжимается, как собака при виде занесенной над ней плетки. Квис ускользает от этого взгляда и останавливается в нескольких шагах спиной к Енику, чтобы в волнении и страхе уяснить себе, к чему же это он прикоснулся и почему забор из колючей проволоки, через которую пропущено электричество, с такой силой ударил и отбросил его от себя. Конечно же, за ним было все, чего он искал, да только оно пришло в движение без его вмешательства, обошло его, даже не заметив, гонимое быстрой кровью молодости, не знающей преград. Свободно и независимо от чего бы то ни было кроме чувства, которое в этом возрасте есть начало и конец всего, ярко вспыхнуло в душе Еника решение противиться всему, что может ему помешать. Тебе здесь нечего предложить, тут может быть принято решение самое неожиданное и бессмысленное, ты же участвовать не будешь, на этой территории идет бой между надеждой и отчаянием, мечтой и сомнениями; бой этот идет в открытую, с поднятым забралом.

Квис сознает свое поражение. И многие другие его желания тщетны. Молодость мчится своими путями, непроходимыми для него, он понимает, что ему не угнаться за ней.

Божка — другое дело, ее чувство к нему явилось само словно потерявшаяся собачонка к хозяину, обманутое и завлеченное механической, кажущейся добротой, которую Квис обращает к людям, безразличным ему. Вот и все, чего он достиг, — молодая безрассудная влюбленность девушки, которая подсознательно ищет покоя, защиты и уверенности. Все прочее промчалось сквозь него, словно вихрь сквозь раскрытый настежь дом, и оставило после себя пустоту еще более страшную и безутешную. Квис оживлял умирающие инстинкты и возвращал им силу, он выгребал глубоко запрятанные мысли и вытаскивал их на белый свет; но все кончалось тем, что он лишь беспомощно наблюдал, как они, вырвавшись, подчиняются воле, их породившей. Бургомистр, Тлахач, оба Дастыха — все они перешли черту, но, возвратившись за нее обратно, они отошли от нее еще дальше назад. Квис вызвал наводнение, но не смог превратить его в половодье, от которого нет спасения; вода опала и вернулась в свои берега, умиротворенная и еще более спокойная, чем прежде. Квис вызвал к жизни песнь, но смеет лишь слушать, как она звучит в нем. Он — всего-навсего вместилище отзвука, который умолкнет с последней нотой. Этого ему мало. Он хочет повелевать песнями, которые пробуждал к жизни, навязывать им спад и конец.

Взгляд Еника жестко и враждебно вперился в спину Квиса. Молодой Гаразим достаточно наслушался в лавке взволнованных и недоуменных намеков на роль этого старикашки в последних бытеньских событиях, последствия которых, возможно, коснутся и его. По мнению Еника, все это чепуха, но он полон такой тоски и безысходности, что облегчает себе душу, мечтая задать старикашке в случае, если слухи подтвердятся.

У дома Дастыхов стоит автомобиль, старая развалина, привыкшая глотать грязь и пыль окрестных дорог и проселков. Что доктор делает там так долго? Говорят, будто Лидин отец уже вне опасности, а что касается рассудка, то он у него даже стал яснее, чем до падения с лошади. Чего пугать себя раньше времени? Доктор известный болтун, а если ему рюмочку поднесут, то он и вовсе прирастет к стулу.

Скрипнула калитка. Вот и он. Маленький, кругленький, в руках видавший виды пузатый саквояж, соломенная шляпа сбита на затылок. Доктор оборачивается и улыбается кому-то, кто остался за калиткой и кого мы не видим. Наконец он выходит на улицу, и Еник, стоящий перед лавкой, замирает. Доктор похлопывает по плечу Лиду, что-то восклицает и семенит к своему автомобилю.

Автомобиль, такая же тарахтелка, как и хозяин, с грохотом трогает с места, направляясь к другим пациентам, а Лида идет в сторону аптеки. Ну, Еник, настал твой час. Черта ли тебе в том, что мать, терзаемая подозрениями, выйдет на улицу узнать, куда ты исчез. Но камень, на котором он так долго стоял, прирос к его ногам, что ли, и, пока к нему возвращается способность передвигаться, Квис успевает сиять свою серую шляпчонку и описать ею учтивый старомодный полукруг.

— Прошу прощения, мадемуазель, — обращается он к изумленной Лиде, — но мы с вашим почтенным папенькой были добрыми друзьями. Из того, как вел себя доктор, я сделал вывод и полагаю, не ошибся, что дела вашего папеньки стали лучше.

Изумление быстро исчезает из Лидиных глаз, они становятся холодными и сосредоточенными и похожими на глаза тетушки мадемуазель Элеоноры. Выражение лица замкнутое, не пробьешься, и кажется, что взгляд ее впивается в тебя. Невероятно, что такой взгляд принадлежит девушке, столь юной и привлекательной, такой беззащитной. Квис с трудом преодолевает волнение, столкнувшись с этим новым для себя явлением. Он собирался расставить сети, но видит, что превратился из ловца в добычу, столкнувшись с таким же, а может быть, и еще более сильным, нежели его собственное, жадным любопытством, только питаемым иным источником и направленным к иной цели. Квис беспомощен, его охватывает страх.

Лидино суровое лицо расплывается вдруг в сладчайшей улыбке, и это, как ни странно, пугает Квиса еще больше.

— Не сердитесь, — отвечает она наконец нежным голоском, — что я так долго разглядывала вас. Извините меня, вы не артист?

— Нет.

— Какая жалость, — говорит Лида почти ласково, словно не замечая резкости его ответа. — Каждый раз, когда я вас вижу, мне кажется, что вы либо актер, либо были актером. Досадно, что это не так. Ведь вы смогли бы играть вся и всех на свете!