Вацлав Ржезач - Свет тьмы. Свидетель

Квис уже успел опомниться и взять себя в руки. Он сознает, что девушка близка к правде, известной в этом городе только пани Катержине Нольчовой, которой он поведал ее, чтобы расположить к себе и войти в доверие. Ну что ж, почему бы в таком случае не прибегнуть к другому способу? Он даст девушке выговориться, и она сама себя выдаст.

Он скрипуче смеется и говорит:

— Мне такое и в голову не приходило. С меня всегда бывало достаточно комедий, которые передо мной разыгрывали другие.

Лида чуть бледнеет и сжимает губы, и Квис с опозданием понимает, что выбрал не те слова. Кто же, как не он, столь великолепно разыграл сцену на этой самой площади, превратив в зрителей почти всех жителей города? Лидины глаза смотрят на него строго, и есть в ее взгляде что-то брезгливое. Тем не менее девушка улыбается и произносит нежно:

— Значит, я ошиблась, не так ли? Мне еще в школе говорили, что я делаю поспешные выводы.

Квис смущен и польщен.

— Не огорчайтесь, — отвечает он, и в его металлическом смехе звучат нотки благосклонного превосходства. — Это все по молодости лет.

Но глаза девушки продолжают беспокоить Квиса. Сейчас в них притаилась кошка, которая, вся подобравшись, поджидает добычу. Квис понимает, что он все это время оборонялся, что его изучают, вместо того чтоб, по обыкновению, изучал он сам.

— А впрочем, где вам?

Лидин голос поставил капкан, прикрытый мягким мхом, и Квис снова приходит в ужас, он чувствует, что утратил нить разговора. Эта девушка для него слишком стремительна.

— Что? — кричит он, кидаясь в атаку, и, словно фехтовальщик, опрометчивым выпадом открывает грудь.

Лида использует эту возможность спокойно и не спеша.

— Так ведь это же труднее всего. — И продолжает еще медленней: — Искренне сыграть самого себя. Разве вы сумеете? Я могу себе представить, как вы сыграете ну хотя бы моего дядю или пана бургомистра. Но себя? Тут-то вам и конец, потому что играть-то вам нечего.

Квис задыхается, столько неприятностей за последние дни, он пытался жить за чужой счет, но ему не удалось, а сейчас девушка говорит ему все это буквально теми же словами, которые звучали в нем самом. Лицо Квиса становится пепельно-серым, свистящий самум времени подхватывает его, и песчинки рассекают лицо тысячами морщинок. Лида глядит на эту перемену с испугом, но без страха. Сейчас, думает она, он возьмет да и грохнется. Там стоит Еник, мы подхватим его, потащим в аптеку, и дадим нюхнуть нашатыря. Но нет, все разом прекращается, морщинки исчезают, словно он прогнал их; хотелось бы мне знать, откуда они взялись, а на щеках опять расцветают фальшивые розанчики. О боже, вот шут!

Квис несколько раз стукает палкой по тротуару, словно помогая словам выходить из пересохшего горла, и наконец выдавливает шипящим полушепотом корявые звуки:

— Вы, вы… как вы смеете, как вы смеете позволять себе такое!

Лида улыбается своей самой пленительной улыбкой, отрепетированной для очаровательной возлюбленной, и говорит:

— Я была дерзка, не так ли? Извините меня. Сама не знаю, что на меня нашло. Ведь я с вами вовсе не знакома.

На лицо Квиса выплывает примирительная улыбка, а Лида продолжает:

— Я тороплюсь за лекарством. Хочу только сказать вам, что человек должен и других вмещать в себя, чтоб уметь их сыграть. В этом ведь нет ничего оскорбительного, не так ли? Но вас это, видимо, не интересует.

Она мелодично произносит: «Всего хорошего», — и направляется мимо окаменевшего Квиса к аптеке, черные сводчатые двери которой зияют за его спиной.

«Человек должен вмещать в себя других, чтоб уметь сыграть их». Что значит — сыграть? Чепуха. Жить! Жить в разном подобии. Что за чепуху молола эта девица! Совсем не то. Кому же лучше знать, как не ему? И в довершение еще ускользнула от него. Он хотел влезть в ее оболочку, но не смог ухватить ее. Как же так, все, о чем он мечтает, ускользает от него? Ну нет, он еще им покажет, покажет им всем, что может жить в них и за их счет.

Квис стоит неподвижно; мимо него, покачиваясь, словно стадо кораблей, подхваченное бурей, стремительно проплывают дома, издалека долетают два приглушенных голоса. Он не должен их слышать и все-таки слышит.

Это Еник Гаразим воспользовался тем, что Лида остановилась с Квисом, и, заставив сдвинуться с места свои окаменевшие ноги, дотащил их до входа в аптеку, а сейчас упрекает девушку в опоздании, как будто заранее договаривался с ней о встрече.

— Зачем ты так долго с ним говоришь? Не знаешь разве, какие слухи о нем ходят?

Лида заметила этот ревнивый тон собственника, и в сердце у нее поднимается бунт и печаль. Интересно, этот молодой Гаразим, равнодушный к куче денег, что загребла его семейка, с такой скаредностью пересчитывает мельчайшие монетки ее смеха. Как прекрасна, может быть, борьба с этим, и какая жалость, что до этого никогда не дойдет.

— Мало ли что говорят и про Дастыхов, и про Гаразимов, а через пять минут станут сплетничать о нас, о том, что мы стоим здесь вдвоем!

— Мне это безразлично, — отвечает Еник резко и непоследовательно. — Лида, я так давно тебя не видел. Я уже решил утащить где-нибудь лестницу и ночью забраться к тебе в окно.

Лида смеется, а потом вдруг с горечью говорит:

— Чего же не забрался? Нам, Дастыхам, не привыкать, стыдом умываемся.

Еник краснеет, а девушка сама пугается своих слов. Ей хотелось бы стереть их, чтоб не осталось и следа, она понимает, с каким нетерпением Еник ждал ее, а теперь, дождавшись и лишь намеком дав ей понять, как измучился, как истосковался по ней, получает от нее такое. А это, быть может, последний их разговор, они в последний раз смотрят друг другу в глаза, и когда Еник станет выискивать в своей памяти эту минуту, он извлечет лишь горечь…

— Не обращай внимания, Еничек, — произносит она так мягко, что по спине у него пробегает холодная дрожь, губы мучительно сжимаются, и он делает судорожный глоток. «Так и только так я играла бы, если б мне досталась похожая роль. Это следует запомнить, — думает девушка и вдруг ужасается: — Боже мой, да ведь я действительно играла, но намерения мои были самыми добрыми, ведь я не смогла бы произнести эти слова иначе, ведь я говорила правду». И она продолжает наблюдать за собой со стороны, как точно подходит интонация к каждому слову, что скользит из ее уст в сцене, которую она играет сейчас на вечную память для себя и своего возлюбленного.

— Если кто попадет в крушение, не удивительно, что после он мелет невесть что. Ты же знаешь: мне во всей Бытни никто, кроме тебя, не нужен.

— Лида, я сделаю все, что ты захочешь, — с горячностью восклицает Еник. — Пренебрегу всем и всеми. Уедем отсюда, если хочешь. Не бойся, я тебя прокормлю. Но долгого ожидания я не вынесу.