Вацлав Ржезач - Свет тьмы. Свидетель

Сегодня днем в это горнило чья-то свирепая рука швырнула Нейткову, которую время и бедность превратили в неудачную поделку из дерева, так похожую на одну из фигурок, вышедших из-под рук ее мужа, и, когда она извивалась в пламени боли и свинцовый пепел смертельной бледности покрывал ее лицо, вдруг вспыхнула и на долю секунды засверкала ее погибшая красота. Нейтек до сих пор ослеплен этим видением. Он когда-то обладал ею, она принадлежала ему, но он уничтожил ее красоту своими грубыми руками. Теперь эта красота ожила в Божкином лице.

Заупокойный псалом Нейтека настолько похож на волчий вой Квиса, что мы и сами не знаем, о ком из них говорим. Существо, лишенное жизни, жаждет жизни, и когда ему удается прилепиться к чужой, растущей из собственных корней, оно начинает понимать, что пожирает чужие мечты, еще более мучительные и напрасные.

Дом благоухает яблоками, видимо, двери кладовой, где они уложены, остались распахнутыми. Вместе с ними сюда проникает лето, аромат солнца, дождя, и ветра, и росистых садов, и удобрений — терпкий запах, сотворенный из самых сильных субстанций жизни: любви, плодородия и труда, но Квис не чувствует его. Сдавленный душными объятьями сегодняшнего дня, он видит пред собой лишь открытое жерло печи, в котором видение рассыпается, чтоб воплотиться в другое; он понимает, что умрет, если не отважится погрузить руку в этот жар и схватить последнее, добела раскаленное воплощение своей мечты.

Стойкий запах яблок вдруг вздрагивает от иного аромата, словно в неподвижной чистой воде забил со дна мутный ключ. Кто-то невидимый и неслышимый пробирается по комнате, и ты ощущаешь его присутствие лишь по беспокойному колебанию воздуха, а его естество — по иному запаху, нежели тот, который спокойно жил здесь доселе. В комнате неожиданно и настойчиво запахло айвой, разложенной вокруг зеркала на комоде.

Это и есть истинный старый дух жилища и всего, что когда-либо носила на себе его хозяйка, спящая теперь вечным сном в тени храма. Губы Квиса сжались в тонкую линию, видимо, чтобы не выскользнуло ни одно слово из тех, которые он копит в себе.

«Тише, Либуше, ты не должна сегодня меня беспокоить. Жизнь состоит из того, что нам с тобой никогда не было дано. Я отдаю ее тебе, я украл ее у нас обоих. Она тяжелее, чем я способен поднять. Но я должен идти дальше, я должен выдержать до конца. Ты спрашиваешь, что это за белое создание, столь белоснежное, что, глядя на него, можно ослепнуть? Это та самая девушка. Не смотри удивленно, ты знаешь ее так же хорошо, как и я, ты не могла ее не заметить. Она любит меня, не правда ли, это комично? Или придумывает себе эту любовь, ведь я с ней вежлив и галантен, а она никогда не знала хорошего обращения и боится мужчин. Ты ведь тоже придумала себе любовь. Продолжаешь ли ты заблуждаться? Твоя любовь не давала мне ничего, чего я не мог бы найти в самом себе, и мы оба отлично знаем, что это такое. Но видение этой любви сейчас настолько явственно, что могло бы изменить меня и вознаградить за все, чего я всю жизнь был лишен. И все-таки я пожертвую ею. Слишком поздно, я не могу ждать. Мне нужно иметь все сразу и немедленно. Представь себе, во мне бушует страсть. Видишь черную лапу, что тянется к этой девушке? Эта ручища принадлежит тому типу, что там, напротив, печет свою голову на раскаленной стене. Если тебе угодно, эта лапа принадлежит и мне. Я — един в двух лицах: я и чувство, и красота, я и та ручища, которая растерзает ее. На сколько лет, длинных и бесконечных, приходится людям растягивать свою жизнь, с каким тщанием копят они сумму. А я получу несколько жизней всего лишь за одну-единственную минуту. Мы так мечтали стать такими, как они. Значит, будем жить за их счет, если своего счета нам не дано. Нынче мы будем теми, а завтра — этими. Разве это не даст нам больше? На, смотри, получай, бери. Разве ты вместе со мной не чувствуешь, сколько судеб выпекается в печи нынешнего дня, словно хлебные караваи? Как мы потащим все это? Мне страшно, не отходи от меня.

Запах айвы становится все тяжелей и слаще, словно кто-то открыл бутыль с эфирным маслом, запах айвы почти вытеснил первоначальный аромат, он царит здесь, тягостный и неподвижный, подобный духоте на улицах, над крышами, над всем обширным краем.

В этом половодье зноя, затопляющего округу новыми и новыми волнами, хотя солнце начинает сползать со склона дня, каменный мохновский дом является островком отрадной прохлады. Супруги Нольчовы, однако, обедают не в просторной столовой нижнего этажа; в последнее время пани Катержина предпочитает широкую галерею в западном крыле дома, где висят портреты ее предков. С той поры, как пани Катержина отказалась выходить из дому, она проводит здесь целые дни. Зеленые жалюзи спущены и отражают атаки солнца, из-под них на галерею втекает слабый запах листьев и трав, размолотый жерновами зноя.

Вопреки духоте, от которой загустел воздух даже в тщательно затененной галерее, бургомистр отобедал с отменным аппетитом. Сейчас он стыдится этого, заметив, что жена его отказалась от всех блюд и удовлетворилась лишь малостью фруктового салата. Нольч размягчен сытостью, мозг его туманят облачка дремоты, он охотно разрешил бы им сгуститься и вздремнул бы между черным кофе и сигаретой. И вместе с тем в нем гнездится необъяснимая тревога, принуждающая его все время быть начеку. Он боится ослабить свою бдительность, хотя не в состоянии точно объяснить, от чего именно хочет уберечь свою жену.

Пани Катержина курит вторую из своих трех ежедневных сигарет и с улыбкой наблюдает борьбу мужа с дремотой.

— К чему так сопротивляться, Рудо, — молвит она. — Ступай приляг.

Бургомистр, веки которого неудержимо смыкались, а мысли путались, превращаясь в сновидения, резко дернувшись, выпрямляется.

— Прошу прощения, но я, кажется, уподобляюсь своим предкам. Возвращаюсь к ним. Еще немного, и я уснул бы над тарелкой, как мужик.

— Нет нужды возвращаться к ним. Ведь они нас и без того никогда не оставляют. Они с нами, они в нас и домогаются своих прав так же, как мы домогаемся права жить по-своему. И вообще кто из нас может с уверенностью сказать, в какой мере мы что-нибудь решаем или делаем по-своему и в какой — по их воле.

Голос пани Нольчовой спокоен и мелодичен, как обычно, он лишь звучит слабее и отдаленнее, и ее мужу кажется, будто она говорит с ним с другого конца галереи. Сонливости после первых же ее слов как не бывало, и все страхи сразу взвились стаей вспугнутых птиц.

— Катя, — говорит он мягко, — я не люблю, когда ты говоришь такое.

Пани Катержина глядит сквозь серое облако дыма, плывущее от его сигареты в окно, и он замечает, что взгляд ее так же далек от него, как далек ее голос. Далекий и чужой. И в сердце Нольча начинает пульсировать боль, словно в больном пальце.