Вацлав Ржезач - Свет тьмы. Свидетель

Отец Бружек спускается с тротуара и останавливается на истоптанном газоне перед Нейтеком. Он разглядывает его лицо, налитое кровью, видную в разрезе распахнутой рубахи грудь, вздымающуюся и опадающую в сиплом дыхании. Наконец его присутствие проникает в сознание Нейтека, он начинает понимать, что здесь стоит кто-то чужой, не обитатель богадельни. Налитые кровью глаза Нейтека, полуослепшие от упорного поиска бесконечно удаленной точки действительности, вновь обретают зрение. Взгляд его встречается со спокойным взглядом священника, голова отделяется от стены, и все тело в бешенстве напрягается.

— Добрый день, Нейтек, благослови вас господь, — молвит священник и протягивает руку примирения и утешения.

Гнев Нейтека, вызванный самим присутствием отца Бружека, взрывается яростью, помноженной на страх, ибо эта рука не только напоминает ему событие давно минувшее, но одновременно кажется ему когтями, протянувшимися к его правой руке, которую он снова и снова в бесконечных вариантах раскаленной солнцем страсти протягивал к видению, рожденному и поглощаемому багровым огнем горнила. Нейтек вскакивает и орет, голос его дрожит:

— Уберите прочь свою лапу. Кто вас звал сюда, проклятый попище! Уберите прочь свои когти или я их вам обломаю!

Продолжая орать, Нейтек отступает за угол богадельни и там вдруг пускается бежать по узкой дорожке между заборами. В окнах богадельни появляются перепуганные лица. Священник их не замечает. Он стоит, опустив голову, и рука, которую он предлагал Нейтеку, тяжело повисает вдоль тела. Эта рука вмешалась в решение божье, и теперь, когда он хотел протянуть ее страждущему, как человек человеку и как слуга божий, обязанный протягивать руку нуждающемуся в утешении, ее оттолкнули. Из темного коридора богадельни выкатился голопузый замарашка и стал дергать отца Бружека за штаны.

— Дай картинку, — канючит он.

Священник, переложив шляпу в правую руку, ту самую, которую только что оттолкнули, гладит растрепанные вихры и роется в кармане, где у него лежит пачка открыток с изображением святых. Он раздает их в награду на уроках закона божьего. Вытащив одну из них, отец Бружек дает ее ребенку. Это — олеография с изображением Иисуса в алом одеянии, с пастушьим посохом в руке и агнцем на коленях, с надписью: «Аз есмь пастырь добрый».

И тут происходят почти одновременно два события. Эмануэль Квис, который все это время сотрясался от сдерживаемого смеха, взрывается вдруг громким хохотом.

— Вот это да, ты видела, Либуше? Он подал руку, а его отшвырнули, словно пса. — Квис хохочет, и кажется, что кто-то трясет связкой деревянных прищепок и одновременно воет в истерическом припадке. Отец Бружек, пораженный этим смехом, застывает в холодном оцепенении, а на бытеньские крыши и сады налетает новый шквал ветра. Завывающая стая врывается на улицы и гонит перед собой поднятую пыль, и кажется, будто от нее бегут невидимые стада, и далекий гул доносится топотом бесчисленных копыт, а зеленые и желтые листья, словно кузнечики, изгнанные этим губительным вихрем из своих подземных гнезд, высоко взлетают над домами.

— Моя картинка, — вскрикивает мокроносый карапуз и с плачем пускается вслед за своим сокровищем, вырванным ветром из слабеньких пальчиков. Но священник, для которого вой ветра и смеха слились воедино, потупив голову и машинально сложив руки на груди, двигается к дому, прокладывая себе путь сквозь этот дикий хаотический поток взбесившегося вдруг воздуха.

Армада облаков вывалила на небесное поле битвы, брошены все полки осени, чтоб дать лету последний бой. В глубине черных туч мерцает черное сияние, словно где-то вспыхнули пожарами обширные пространства земли, все ближе сотрясающий грохот канонады, солнце скрылось за тучами, и сумрак, еще более страшный после недавнего сиянья, нежели ночная тьма, то и дело четвертуют ослепительные вспышки небесных гаубиц. Словно пули переднего края, щелкают по бытеньским крышам крупные капли дождя и разбиваются о мостовую. Потом наступает минута затишья, и кажется, что ничего не происходит, а командующий армиями принимает рапорты своих авангардов и решает, что делать дальше. Минута удушающей тоскливой тишины, когда природа замирает в ожидании грядущего ужаса. Раскаленные крыши, камни и стены, листья, пожухлые от жары, возвращают иссушенной атмосфере первую влагу, воздух наполняется резким раздражающим запахом смоченной пыли и быстро испаряющейся воды. Атаку начинает ослепительная молния, и у людей замирает душа, от громового взрыва дребезжат оконные стекла, и небесные хляби, наконец, разверзаются лавинами дождя.

Водосточные трубы и канавки сразу переполняются, улицы во всю ширину затоплены водой, она мчится, словно реки в своих руслах. Рыночная площадь за десять минут превращается в озеро. Бытень уподобляется ковчегу, единоборствующему с расходившимися, заливающими палубу волнами.

Однако местный врач, невзирая ни на что, гонит свой драндулет обратно из Худейёвиц в Бытень. Он отменно пообедал в отеле «Под короной», о чем еще и сейчас вспоминает с улыбкой, но не стал задерживаться там ни на минуту дольше, чем ему позволяло время. В приемной у него уже наверняка полно народу, а избавившись от последнего пациента, он еще вместо ужина долго будет бегать по вызовам. Кто знает, сколько их прибавилось в книге записей. И все же маленький доктор, улыбаясь, мчится вперед с семидесятикилометровой скоростью, потому что больше из своей консервной банки выжать не может. Такая езда ему по вкусу, дождь бьет в переднее стекло, старательные «дворники» задыхаются, выполняя свою бесполезную работу, шоссе превратилось в реку, а машина в моторную лодку, жаль — не видно, как в пучине бурлят колеса.

— Ну что, Божка, правда, здорово? — кричит довольный доктор.

Божка улыбается, кивает головой и говорит «да», чтобы не показаться неблагодарной и невежливой, хотя ей абсолютно безразлично, что творится вокруг. У нее перед глазами взгляд матери, прощающейся с ней. Мать настолько слаба, что не может вымолвить ни слова. Божка хорошо знает, что хочет сказать она этим взглядом, о ком и о чем думает. Какие у нее будут страшные дни и еще более страшные ночи, пока мама не вернется из больницы, если, конечно, вообще вернется. Сегодня Божка как-нибудь проведет свою ночь, но завтра подыщет ночлег в другом месте.

Дождь шумит в кронах сосен. Сюда, на опушку леса в Лесочках, забрался Нейтек. Он промок до костел, и ему уже ни к чему укрываться от дождя, но все же он прижался к корявому стволу дерева, худосочная крона которого, прореженная ветрами, не в состоянии спасти его от хлещущих потоков. Нейтек все еще не пришел в себя от безотчетного ужаса, охватившего его при виде священника, протягивающего ему руку. Резкое охлаждение, которое приняла на себя его распаленная голова, заставляет его трястись в ознобе. Он стучит зубами и не может справиться с лихорадкой. В мозгу его, тяжелом, как железная глыба, нет ни единой мысли.