Влад Гринзайд - Бетонная серьга

Ваяние продолжилось, и результат его был печальным: на стеклянных тротуарах лежали ошметки пластилиновой грязи, так называемого строительного мусора, избавиться от которого не было никакой возможности. Его можно было только «причесать» шпательком. Это причесывание слегка зацепило фасады, отчего те искривились и покосились. Правка фасадов продолговатым прямоугольным мастихином превратила их из прямых призм в наклонные усеченные пирамиды, оштукатуренные в деревенском стиле грубыми мазками. Они не парили на невидимом прозрачном стекле, а утопали в белесой жиже «причесанных» улиц.

Разная высота застройки достигалась вжатием пластилиновых хибар в пластилиновые же топи. Некоторые из лачуг получались с вздутыми стенами и острыми углами, напоминающими пуховую подушку, другие своей выступающей круглой крышей походили на фуражку.

Этот макет никого не мог оставить равнодушным. Отчасти он напоминал украинское село времен Тараса Шевченко, отчасти — чеченский поселок после ковровой бомбардировки. Тут каждый мог найти понятные ему ассоциации. Понять связь между макетом лазерной резки и «последним днем Помпеи» можно было только по лежащему на столе глянцевому журналу.

Мой друг — героический Лёня

Костя, не терявший времени даром, раздраконил ватманский лист толстыми линиями в трех основных направлениях под шестьдесят градусов друг к другу. В пересечениях линий он навёл круглые узлы. Процесс этот назывался мудрым словом «зонирование» и включал в себя «триангуляцию». Его не заботило, что триангуляция плоскости есть занятие бессмысленное и порочное, противоречащее основным принципам эвклидовой геометрии.

Наш с Лёней путь из общежития в пивную пролегал через факультет, чтоб обойти все ландшафтные строительные работы. Два грузных дядьки — Лёня и я — шли гуськом между рабочими столами однокурсников в сторону окна, кем-то предусмотрительно спроектированного между одинаковыми уровнями пола и тротуара, что позволяло, сильно задрав ногу, использовать его как дверь, открывавшую перед нами пивные горизонты.

Лёня

Увидев нас с Лёней, Алекс поднял на нас влажные глаза с промелькнувшей в них надеждой и, бессвязно бормоча и жестикулируя, посеменил к Лёне. Крупный добродушный Лёня с неуклюжими жестами и негнущимися от обилия мускулатуры конечностями, показался Алексу подходящим мировым судьей в неразрешимом конфликте с Костей. Это была последняя попытка вразумить разнуздавшегося триангулятора.

При взгляде на пластилиновый посёлок, Лёня ощутил жалость и симпатию, однако не настолько сильные, чтоб изменить траекторию движения. Костина версия умиления не вызывала. Лёня попытался облечь свои мысли в слова и сделать это максимально быстро, так как до заветного окна оставались считанные метры. Он произнес коротко сформулированную фразу, открытой ладонью пытаясь показать на Алексов макет, но жест получился невразумительным, поскольку Лёня уже давно миновал макет, а остановка или замедление никак не входили в его планы. Ключевые слова по-соломоновски мудрой фразы прозвучали уже за окном. Мне ничего не оставалось, как проследовать за Лёней на зов пива.

Я предпочел не оборачиваться, чтоб не видеть этого пластилинового краха.

С тех пор Алекс «не вырос ни на сантиметр» — он остановился на уровне третьего курса, взял несколько академок, ушёл в религию, где и женился.

Что же до Кости, то его, с кармой исправленной, ничего не смутило. Благополучно фальсифицировав диплом и бросив жену с ребёнком, он с папой отправился то ли в Канаду, то ли в Америку шлифовать чакру.

На екрані з'являються два міцні парубки, що шльондрають по хаті в самій білизні. Один з них спрямовує кроки у бік сортиру. Вигляд має досить заклопотаний.

— Ти куди? — Ясна справа — голити хуя. — А навіщо? — Та єбстись сьогодні треба. — Ну? — Та в мене мандовошок нелічено. — Так не треба голити хуя. Ось, полікуй моїх мандовошок!

Дістає чималу кабаку.

— Що, нема? Так отож! — О-о-о, — робить здивовану пику, — а як ти їх знищив? — Я їх не знищив, я їх… — витягає з-під жопи брудну склянку з рожевою рідиною. — Я їх… — ПОФАРБУВАВ! Їх мир'яди, але ж вони не пробачаються!

Швидко ллє на пах рожеву рідину.

Голос за кадром:

— Фарба для мандовошок! Рожевий колір! Якщо немає часу, не треба голити хуя, пофарбуй своїх мандовошок в рожевий колір!

Блок української реклами продовжується.

Когда-нибудь я стану большим и влиятельным, богатым и всемогущим… А, может, и не стану, но, все-таки, если стану, первым делом сделаю одну штуку. А, может, и не первым делом, но обязательно сделаю. Что, им можно, а мне нельзя?..

Вот и прошла Новогодняя ночь, отгуляли, отбухали и уже даже один день отработали. Теперь «Голубые огоньки» опять в моде, настолько в моде, что одновременно идут по всем каналам. Нет, не как программа «Время» в своё время — одно и то же по всем каналам, «Огоньки» разные. По одному каналу собрали звездный состав, — всех в лицо и по именам знаю. На другой звезд не хватило, и собрали всякий сброд с улицы. По третьей программе русифицировали «Вечера на хуторе близ Диканьки».

На второй день прокрутили всё сызнова, чтобы самые сонливые и забуханные граждане приобщились. А на третий день новогодние передачи стали иссякать, настроение еще праздничное, дыхание еще хмельное, а передачи кончились. Начинают показывать псевдопраздничные передачи, среди которых уже второй раз за последние два месяца бенефис Розенбаума. Новогодней передачей это не назовешь, но потешно. Я попал как раз на то место, когда Александр Яковлевич очень высокопарно высказывался по поводу военных. Мол де, пока на земле стою, но в неё не зарыт, пока в облаках не летаю, военных буду чтить и уважать. И всё с такой суровостью, с металлом в голосе, с желваками. Сила.

Сразу после этого идет казачья песня. Почему именно казачья? Они-то тоже в какой-то степени военные, но о них совсем другой разговор. Ну, какая разница? Захотелось человеку именно сейчас на собственном концерте исполнить именну эту песню. Замечательно. Попутно он решил задействовать военный хор. То ли хор Александрова, то ли ещё какой-то. Они в последнее время перестали представляться. Александров-то умер, но военные остались. Понятное дело, что военные они не настоящие, бутафорские, картонные — только внешняя атрибутика: фуражки, кокарда, погоны т. д. Спроси его, как нажимать, чтоб оно стреляло, не ответит, но всё-таки военный оркестр — духовики, теноры и баритоны, солидно выглядит. А дирижирует ими седовласый офицер в белом кителе и золотых погонах.

Так вот, стали подпевать эти военные Розенбауму, что само по себе лишнее, на мой взгляд. Но тематика кое-как подходящая — казаки, кони и т.д., пусть поют. И вдруг все поющие переворачивают фуражки задом наперед, изображая казаков. От этого выступление начинает походить на сборище слабоумных. Чтобы угадать в перевернутых фуражках казачество, приходится сильно напрягать воображение. Сами же военные улыбаются, и от этого сердце кровью обливается. Неужели они не осознают совего идиотского положения, или проклятое безденежье толкает их на такое чудовищное изменение имиджа? Поют родимые, похихикивают, торсами покручивают — прямо утренник какой-то.