Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Мама посадила Наташу между мной и Яной, моей двоюродной сестрой. Нам велели окружить Наташу заботой и вниманием. Девочка в чужой стране, у нее нет здесь друзей, она не говорит по-английски и она — член семьи. Яну — она на два года старше меня — четырнадцатилетняя девочка нисколько не интересовала. Особенно такая, которая одевается, как польская проститутка, не умеет говорить по-английски, а по-русски из нее не выдавишь ни слова. Когда торжество было в разгаре, за Яной на машине заехала орава подруг, и Наташа осталась на моем попечении. Мама велела показать ей наш дом.

Я без особого интереса водил Наташу по дому. Она без особого интереса ходила за мной. Говорить было не о чем, поэтому я по-русски называл каждую комнату, в которую мы входили. В кухне сказал «кухня», в спальне родителей — «спальня», в гостиной я сказал «комната, в которой мы смотрим телевизор», потому что понятия не имел, как она называется по-русски. Потом я отвел Наташу в подвал. Сквозь жалюзи была видна лужайка за домом и ноги нашего семейства, явившегося во плоти на этой лужайке. Я сказал: «Ну, вот и весь дом». Наташа оглядела подвал и закрыла жалюзи, отчего и так сумрачное помещение почти погрузилось в темноту. Она села на велюровое кресло-мешок — одно из двух, что стояли перед телевизором. На этих мешках я с двенадцати лет горячо и усердно занимался онанизмом.

— Здесь все твое?

— Да.

— Здорово, наверно.

— Да.

— А что ты тут делаешь?

— Смотрю телевизор, читаю.

— И все?

— Ну, почти.

— А девчонок сюда водишь?

— Да нет.

— А сексом здесь занимался?

— Что?

— Не хочешь, не говори. Мне все равно. Невелика важность.

— Тебе же четырнадцать.

— Ну и что? Я ж говорю: невелика важность. Я сексом занималась раз сто. Хочешь, могу и с тобой.

— Мы ведь родственники.

— Да нет.

— Твоя мама вышла замуж за моего дядю.

— И зря. Он хороший.

— Да, хороший.

— Жалко его. Она загубит ему жизнь.

— Да у него жизнь и так хуже некуда!

— С ней станет еще хуже.

— Она ведь твоя мама.

— Она шлюха. Рассказать, какие звуки они издают, когда этим занимаются?

— Лучше не надо.

— Они этим занимаются раза три в день, не меньше. Он стонет, как будто его убивают, а она орет, как будто она и убивает.

Через месяц после свадьбы Зина, дядя и Наташа переехали в съемную квартиру с двумя спальнями в десяти минутах ходьбы от нашего дома. Дело было ранним летом, и в школе начались каникулы. В лагерь я не поехал, а договорился с Руфусом, моим барыгой, что поработаю у него гонцом. За год мы сдружились. Ему было двадцать, и помимо торговли наркотиками он изучал философию в университете Торонто. Он не только снабжал меня дурью, но и давал советы, что читать. Благодаря Руфусу я поднялся от Джона Ирвинга [11] Джон Ирвинг (р. 1942) — американский писатель и сценарист. и Мордехая Рихлера [12] Мордехай Рихлер (1931–2000) — один из самых известных канадских писателей. до Камю, Гераклита, Катулла и Кафки. За работу я получал траву даром, а сверх того — все, что не досыпал укуркам, и немного наличными. Еще я мог одалживать у Руфуса книги, которые он прочитал за год. В моем понимании я проводил лето очень разумно, но родители твердили, что мне нужно искать работу. Рассказать им о своей нынешней работе я, конечно, не мог, поэтому с наступлением лета обстановка в доме накалилась.

Через неделю после начала каникул мама уладила конфликт. Если я не намерен искать работу, она знает, какое мне найти применение. Все равно я сижу дома, поэтому меня призывают на доброе дело. Я один, и Наташа одна. В городе она никого не знает и путается у всех под ногами. Насколько я понял, мешать никому она не хотела, но ее пребывание в квартире уже создавало неудобства. Мои родные считали, что дяде необходимо побыть с женой наедине, а присутствие Наташи его смущает. К тому же с ней трудно ладить. Дядя говорил, что она отказывается общаться с матерью и буквально неделями не произносит ни слова.

На следующее утро после того, как мама решила, что я должен составить Наташе компанию, я уже шел к новой дядиной квартире. Мы не виделись со дня свадьбы и барбекю. Дядя с семьей к нам не приходил, у меня тоже не было причин их навещать. По правде говоря, я вообще ни разу не зашел к дяде с тех пор, как он приехал в Торонто. Хотя меня изредка приглашали, я всячески увиливал — предпочитал не видеть, как он живет.

Когда я добрался до дядиной квартиры, он уже ушел на работу. Дверь открыла Зина, на ней был синий домашний халат советских времен, очень напоминавший больничный. Лифчик отсутствовал и в этот раз. Сначала меня поприветствовали соски, потом сама Зина. Она взяла меня под руку и провела на кухню, где заполняла бланк — обращение в отдел среднего образования с просьбой разрешить ей преподавать. Стопка бланков лежала на столе рядом с черным хлебом и огурцами. Есть я не хотел, но она сделала мне бутерброд и рассказала, какой чудесный человек мой дядя. Как сильно ей повезло, что она нашла такого человека, и как все наладится, когда Наташа привыкнет к новой жизни. Мы, Зина и я, как тайные заговорщики, направляли наши усилия на благо Наташи. Зина не сомневалась, что я смогу помочь. Она чувствовала, что я нравлюсь Наташе. Ей редко кто нравится.

— Я ей мать, и что бы она там ни говорила, я за нее правую руку отдам. Но она всегда была особенная. Даже в детстве: чтобы улыбнуться — так ни за что.

Зина подвела меня к Наташиной комнате и постучала. Через закрытую дверь объявила, что я уже пришел. После короткой паузы вышла Наташа. На ней были джинсы и сувенирная майка с Ниагарского водопада. За ее спиной можно было рассмотреть обстановку. Узкая кровать, стол. На одной стене — старый плакат с изображением Майкла Джексона времен «Триллера». Жирными красными буквами, кириллицей, было выведено имя певца. Я прочитал надпись медленно, по слогам, потому что читать по-русски практически не умел. Надо было чем-то заняться, пока Наташа и Зина в яростном молчании сверлили друг друга глазами.

— Я ей враг, потому что увезла от дружков-уголовников. Я — враг, потому что хотела дать ей нормальную жизнь. Сейчас она молчит, но когда-нибудь скажет спасибо.

Так же молча Наташа схватила меня за руку и потащила из квартиры. Когда мы проходили мимо Зининой двери, она попросила меня присмотреть за Наташей. Проследить, чтобы не натворила каких-нибудь глупостей. А Наташу — помнить, как расстроится дядя, если она что-нибудь отчебучит. Если ей плевать на Зину, то пусть хоть подумает о дяде, который принял ее, как родную дочь.

На лестнице Наташа отпустила мою руку, мы вышли из дому на парковку. Здесь Наташа обернулась и заговорила — надо думать, впервые за несколько недель.

— Смотреть на нее не могу. Хочется выцарапать себе глаза. В Москве я ее и не видела. А теперь вечно дома торчит.