Харуки Мураками - Ускользающая метафора [litres с оптимизированной обложкой]

За несколько минут до трех к дому, взобравшись по склону, подъехала все та же ярко-синяя «тоёта приус» и остановилась на своем обычном месте. Стих мотор, отворилась водительская дверца, и вышла Сёко Акигава. Очень изящно – сперва развернувшись со сведенными коленями. Чуть погодя с пассажирского места выбралась Мариэ Акигава – двигалась она подчеркнуто неохотно и вяло. Утренние облака куда-то подевались, осталось лишь чистое голубое небо начала зимы. Несущий с гор прохладу ветер беспорядочно трепал мягкие волосы женщин. Мариэ Акигава то и дело поправляла челку, спадавшую ей на лоб.

Как ни странно, Мариэ сейчас была в юбке – шерстяной темно-синей, до колен. Под нею – голубые лосины, сверху кашемировый свитер с V-образным вырезом, из которого проглядывала белая блузка. Свитер – насыщенного виноградного цвета, обута девочка в темно-коричневые мокасины. В таком виде она выглядела красивой и здоровой, заботливо воспитанной в благородной семье. Ничто не выдавало в ней никакую эксцентричность. Только грудь оставалась плоской.

Сёко Акигава сегодня была в светло-серых узких брючках, хорошо начищенных черных туфлях на низком каблуке и в длинном белом кардигане, подпоясанном на талии ремнем. У нее грудь как раз отчетливо выступала. В руке Сёко держала нечто вроде черного лакового кошелька – женщины всегда носят такие. Что там могло быть внутри, я даже не представлял. А Мариэ, похоже, не знала, куда деть свои руки – карманов, куда их можно засунуть, у нее не было.

Взрослая тетя и племянница-подросток – при всей их разнице в возрасте и зрелости обе они просто красавицы. Я наблюдал за ними сквозь щель между шторами. Тетя и племянница – когда я видел их вместе, казалось, мир становится чуточку ярче. Как Рождество и Новый год всегда настают вместе.

В прихожей раздался звонок, я открыл дверь. Сёко Акигава вежливо поздоровалась со мной, и я пригласил их в дом. Мариэ, сжав губы в ровную линию, не говорила ничего. Как будто рот ей кто-то накрепко сшил. Девочка с железной волей – такая, приняв решение, ни за что не отступит.

Как обычно, я провел их в гостиную. Сёко Акигава принялась пространно извиняться за причиненное беспокойство, но я ее остановил – времени на светские беседы у нас не было.

– Если вы не против – оставьте нас с Мариэ на некоторое время вдвоем, – сказал я ей без обиняков. – Думаю, так будет лучше. А через пару часов возвращайтесь за ней. Можно так сделать?

– Да, разумеется, – согласилась девочкина тетя, немного оторопев. – Если Мариэ не против, то я, конечно, тоже за.

Мариэ слегка кивнула, что означало: она не возражает. Сёко Акигава посмотрела на серебряные наручные часики.

– Я вернусь в пять, а пока побуду дома. Если понадоблюсь – звоните.

– Если понадобитесь – позвоню.

Как будто из-за чего-то переживая, она продолжала молча стоять, сжимая в руке черный лакированный кошелек. Затем, словно передумав, вздохнула и, бодро улыбнувшись, направилась к выходу. Завелся двигатель «тоёты приуса» (его шум я не расслышал то есть, но полагаю – завелся), и машина скрылась из виду вниз по склону. И в доме остались только двое – я и Мариэ Акигава.

Она села на диван, сжала губы и пристально уставилась на свои колени. Обтянутые лосинами, они были плотно сжаты и выглядели единым целым. Синяя плиссированная юбка у нее была выглажена очень аккуратно.

Глубокое молчание затянулось, и я сказал:

– Знаешь, можешь ничего не говорить. Если хочешь молчать – молчи, сколько влезет. Поэтому нечего так напрягаться. Говорить буду я, а ты просто слушай. Идет?

Мариэ подняла голову и посмотрела на меня, но ничего не сказала. И не кивнула, и не покачала головой. Просто пристально посмотрела на меня. В ее взгляде не было чувств. Нисколько. При взгляде на нее мне показалось, будто я смотрю на зимнее белое полнолуние. Мариэ, вероятно, пока что сделала свое сердце похожим на луну – твердый кусок камня, плывущий по небу.

– Прежде всего мне нужна твоя помощь, – сказал я. – Давай перейдем в мастерскую.

Стоило мне направиться в мастерскую, как и она, чуть помедлив, встала с дивана и пошла за мной следом. В студии было зябко. Первым делом я разжег керосиновую печку. Открыл шторы – за окном яркие лучи дневного солнца освещали склоны гор. На мольберте стоял незавершенный портрет девочки. Мариэ вскользь глянула на картину и быстро отвела глаза – будто увидела недозволенное.

Я присел на корточки, снял покрывало, в которое была обмотана картина «Убийство Командора» Томохико Амады, и повесил ее на стену. Затем посадил Мариэ Акигаву на табурет, чтобы она сидела прямо перед полотном.

– Эту картину ты уже видела, так?

Мариэ слегка кивнула.

– Название картины – «Убийство Командора». По крайней мере, так было написано на том, во что она была изначально завернута. Картина принадлежит кисти Томохико Амады, когда он ее закончил – неизвестно, но картина явно завершена. Композиция в ней великолепная, техника безупречная, каждый персонаж прописан достоверно и выглядит очень убедительно.

На этом я сделал короткую паузу – ждал, когда мои слова отложатся в сознании Мариэ. После чего продолжил:

– Однако эта картина до недавних пор была спрятана на чердаке этого дома. Похоже, долгие годы она, завернутая в бумагу, пылилась там, чтобы не попадаться на глаза людям. Однако я случайно ее нашел, спустил с чердака и принес сюда. Кроме автора, эту картину видели, пожалуй, только ты и я. Должно быть, в самый первый день ее успела заметить твоя тетя, но, кажется, ничуть не заинтересовалась. Почему Томохико Амада хранил картину на чердаке, я не знаю. Вроде бы такая прекрасная работа, по сути – шедевр во всем его творчестве. Зачем же он скрывал ее от людских глаз?

Мариэ молча сидела на табурете и с серьезным видом пристально рассматривала «Убийство Командора».

– Так вот, с тех пор, как я ее обнаружил, будто по чьему-то сигналу одно за другим начали происходить разные события. Всякие странности. Прежде всего со мной изо всех сил постарался сблизиться человек по фамилии Мэнсики. Господин Мэнсики, который живет на той стороне лощины. Ты же ездила к нему домой?

Мариэ слегка кивнула.

– Затем я обнаружил ту странную яму за кумирней в зарослях. Посреди ночи послышался звон бубенца, я пошел на звук и добрался до склепа. Точнее, звон раздавался из-под кучи камней. Сдвинуть их вручную не представлялось возможным – они были слишком большие и слишком тяжелые. Тогда господин Мэнсики вызвал рабочих, и с помощью экскаватора камни сдвинули. Зачем ему нужно было заниматься этим хлопотным делом, я и тогда не знал, не понимаю и теперь. Но как бы там ни было, благодаря трудам и средствам господина Мэнсики каменный курган разобрали. Под ним оказался склеп, округлое помещение метра два в диаметре. Каменные стены с хорошей кладкой, камни подогнаны очень плотно и тщательно. Кто и для чего строил склеп, остается только гадать. Конечно, теперь и ты знаешь о склепе, так?