Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Теперь Сильвия гордилась своими сыновьями. Она рассказала известному писателю, который до сих пор и не подозревал о существовании Рохуса и Размуса, об удивительном вороне-воспитателе.

— Как бы я хотел с ним познакомиться! — воскликнул писатель, и Сильвия тотчас пригласила его к себе.

Из закрытых дверей детской доносились звуки «Rolling home», мальчики безошибочно выводили мелодию. Уложив их, ворон вышел к гостю и, пока Сильвия в виде исключения сама готовила ужин, завел с писателем длинный разговор о творчестве, творческой личности и самобытности художника.

Когда Сильвия вошла с сандвичами, ворон извинился и сказал, что должен удалиться, ибо хочет погрузиться в размышления.

— Вы правы, — пробормотал он, уже выходя из комнаты, — важна твоя истинная суть, настоящее «я»; благодарю вас за этот разговор.

— Что за птица странная, — сказал писатель. Они с Сильвией замечательно провели этот вечер.

Спустя несколько дней Сильвия заметила, что Рохус и Размус сильно хрипят, и велела ворону сходить с ними к врачу.

Тот, однако, под разными предлогами откладывал посещение поликлиники, а хрипота у мальчиков усиливалась. Сильвия потребовала объяснений.

— Никакой врач им не нужен, — безапелляционно заявил ворон и тотчас скрылся в детской, откуда вскоре донесся невероятный шум.

Как раньше, с испугом подумала Сильвия и бросилась в детскую, но дверь оказалась запертой и не поддавалась. В страхе она побежала к соседу, который по ее просьбе взломал дверь.

Увидев мать, ворвавшуюся в их комнату, оба мальчика, как по команде, вскочили на подоконник.

— Карр! — раздался крик Рохуса.

— Карр-карр! — вторил ему Размус.

Хлопая крыльями, ворон вылетел в раскрытое окно, а вслед за ним, размахивая руками, полетели и оба мальчика.

Сильвия, остолбенев, смотрела им вслед. Она не знала, что и подумать.

Перевод И. Щербаковой.

Суббота, полдень. За трактором по полевой дороге тянется облако пыли. В прицепе девушки: сидят, прислонясь к борту, ноги вытянуты и мыслей никаких, своим загаром любуются. Первые две недели сельхозпрактики кончились. Кажется, что ряды фруктовых деревьев тянутся до самого горизонта. Уже давно пропала всякая охота есть вишни. Но они привыкли к работе, радуются свободным вечерам, теплым ночам, понемножку флиртуют с молодыми рабочими, которые строят здесь в деревне новую школу.

Сегодня с утра только и разговору что о «топталке» — так они в насмешку называют танцы по субботам в деревенском клубе. Еще недавно их манили совсем другие развлечения, но две недели в захолустье меняют представления — как говорится, на безрыбье… Город вместе с родителями, друзьями и всем прочим отодвинулся куда-то далеко. Теперь главное событие в их жизни — субботние танцы.

Ильземари сидит у заднего борта. Голову ее украшает большая белая шляпа в синих горохах, которая, несмотря на жару и пыль, выглядит новехонькой. На ней белая закрытая блузка и тренировочные брюки. Ильземари тихо говорит что-то маленькой Элинор, та отвечает резко, негодующе мотает головой, при этом видны ее острые зубки.

Ильземари сердито поджимает губы и продолжает прерванную фразу таким же тихим голосом. Она вообще терпеть не может громкую речь, и одноклассникам приходится чуть ли не читать у нее по губам.

Элинор отвернулась, не отвечает.

И тогда Ильземари выпрямляется.

— Друзья, — голос ее на этот раз звучит громко и оттого, наверное, визгливо, — сегодня мы будем работать до темноты, и в воскресенье полный день, — взгляд Ильземари устремлен на лица одноклассниц, но девушки отводят глаза, — я пообещала агроному. Предлагаю половину заработка перечислить в Фонд солидарности.

В девятом классе Ильземари сделалась секретарем ячейки ССНМ и с тех пор упорно борется за то, чтобы быть признанной девочками своего класса. С учебой у нее не очень, но в середняках держится — терпения и упорства ей не занимать. Может, она оттого так и лезет из кожи вон в своем секретарстве, что ни в чем другом блеснуть не может, ни в учебе, ни в спорте.

Сейчас она терпеливо ждет, что скажут другие, только взгляд у нее становится все жестче.

Элинор с тревогой переводит взгляд с подруги на одноклассниц.

— Ну это ведь будет благородное дело, — неуверенно пытается она поддержать Ильземари. Ей так не хочется ссоры, а избежать ее не удастся, если девочки сейчас не выразят единодушного согласия. Но те даже и не смотрят в их сторону.

— Ну что, — говорит Ильземари, и визгливая интонация в ее голосе усиливается.

Вообще-то Ильземари не любит попусту тратить слова, предпочитает выражать свое недовольство красноречивым молчанием. Вот и теперь она выжидает, взгляд ее уперся в чье-то загорелое плечо с голубой бретелькой от купальника.

— Правильно, загнать всех на деревья, парни-то на нее все равно никакого внимания не обращают.

Ильземари оборачивается, ищет взглядом нахалку, но девушки у другого борта сидят с ничего не выражающими лицами; у Сюзанны, которую Ильземари без особых на то оснований, вероятно за ее неоспоримую красоту и несколько снисходительную манеру вести себя, считает главным своим врагом, вид совершенно отсутствующий. Впрочем, она, как обычно, не обращает на Ильземари внимания.

Все молчат. Девочки по опыту знают, что с Ильземари лучше не связываться: всегда оказываешься неправой. Пойдут обвинения в эгоизме, нежелании строить социализм, помогать государству, даже в том, что твое поведение на руку классовому врагу. Лучше уж делать то, что она говорит. А тут еще Фонд солидарности. Все понимают — он понадобился Ильземари, чтобы им уж совсем деваться было некуда.

Но лишать их единственного в этой глуши удовольствия, ну нет, этот фокус не пройдет.

— Может, завтра поработаем, — произносит кто-то робким голосом.

Молчание затягивается, девочки продолжают спокойно смотреть на Ильземари, но та как скала. Конечно, самолюбие ее задето, однако мысль, что все эти девчонки вокруг пустые создания, доставляет ей тайное удовольствие.

Мокрые после душа волосы, блестящая от загара кожа — девочки сидят за столом и обедают.

Ильземари явилась последней, в тех же тренировочных брюках, даже пыль не стряхнула, в той же блузке. Тусклая прядь — волосы ведь вредно мыть чаще, чем раз в четыре недели, это старое правило — на чересчур большом и выпуклом лбу. Села рядом с Элинор. Та было потянулась, чтобы положить ей в тарелку фасоль и мясо с картошкой, но Ильземари резким жестом отстранила ее руку. Девочки поглядывали на Ильземари, на ее пустую тарелку, многим даже есть расхотелось. Кое-кто, правда, из чувства протеста ел даже с подчеркнутым аппетитом.