Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Кто-то тронул ее за руку. Ильземари открыла глаза. Элинор. Ильземари улыбнулась уголками губ — бодрой улыбкой мученицы.

— Девочки… — начала Элинор.

— Что девочки, — вскинула веки Ильземари, резкая боль сверлила ей голову.

— Они будут работать в следующую субботу. Половина пойдет в Фонд солидарности, половина в фонд класса.

Ильземари молча прикрыла глаза. В ее воспаленном мозгу все смешалось, и боль, и торжество. А Элинор говорила, что ни одна из девочек не пошла вечером на танцы, все упрекают себя, что отпустили Ильземари одну. Нашлись, правда, и такие, что отказались работать в следующую субботу. Заявили, что они могут и так деньги внести.

— Откупиться хотят, — прошипела Ильземари.

Уходя, Элинор спросила, не хочет ли она что-нибудь передать девочкам. Ильземари долго не отвечала. Она смотрела на подругу и думала обо всех остальных, что так провинились перед ней. На их лицах, наверное, написано раскаяние. Mea culpa, mea maxima culpa [33] Моя вина, моя самая большая вина (лат.) . .

— Ладно, оставим это, — прервала молчание Ильземари, ее лицо вдруг свело гримасой боли, и все-таки она сделала над собой усилие и улыбнулась Элинор великодушной, прощающей улыбкой.

На следующее утро без разрешения врача Ильземари ушла из больницы.

Какая-то женщина нашла ее возле сарая. Ильземари лежала без сознания. Ее снова доставили в больницу.

В приемный день к ней снова приходила Элинор. Она сказала, что все девочки передают Ильземари привет. Но это была неправда.

Перевод И. Щербаковой.

Женщина все припомнила вновь: лавчонку неопрятного маленького торговца мехами, который оценивающе ощупывал ее своими рыбьими глазками на жирном лице, пытаясь определить ее социальное положение; уродливый темно-красный кирпичный фасад, за которым сгрудились разные учреждения; окаймленную черным доску объявлений, сообщавшую о времени богослужений и имя священника, скромно указующую, что в этом доме — церковь. Ей — бросилось в глаза, что за фасадом, похожим на этот, разместились и школа, и библиотека, и учреждение молодежного здравоохранения. У мрачного входа в конце кирпичной стены школьники нарисовали кричащими красками огромных неуклюжих детей разного цвета кожи. Слева пролегала короткая, но широкая улица, которая вливалась в большую бетонированную площадь наподобие двора, окруженного с трех сторон высокими домами, где в послеобеденные часы все звенело от ребячьего гама, которого ей с тех пор нигде больше не доводилось слышать. Мощный звон церковных колоколов гулко отдавался здесь. Узенькая, едва приметная боковая улочка уводила от этого двора. Вспомнила она и овощной магазин с большими витринами.

Дальше по улице будут и погребки, в которых лет десять тому назад женщина сиживала со студентом медицины, за него она бы охотно вышла замуж. Но он всего лишь попивал с ней в погребках или готовил у себя дома кровяные колбаски с кислой капустой. Он обитал на пятом этаже, прямо под крышей, отчего в комнате всегда было очень много света, располагал ковриком и креслом-качалкой — вот почему она так хорошо чувствовала себя у него.

Сейчас он уже не живет в этом городе, а где-то в маленьком местечке Гарца, где теперь несомненно женился на другой, возможно, на той, воображаемой, которая уже в юности занимала все его мысли, из-за которой он не прикасался к другим женщинам. Тогда у него не было надежды заполучить ее. Теперь он, вероятно, и в самом деле женился на ней. Или живет один. С годами женщина настойчиво пыталась вспомнить его фамилию, но она знала лишь, что его звали Бернд.

До ее теперешней квартиры отсюда не так уж и далеко. И тем не менее два разных мира: эта и та стороны аллеи отделяли рабочих, безработных, студентов и художников от добропорядочных граждан.

Ныне она принадлежит к тем, кто оплачивает квартиру второго, самое позднее четвертого числа каждого месяца, потому что пятого она подлежит срочному платежу, и кто имеет самое большее двух детей, с которыми в общем-то нет никаких проблем, а если таковые и есть, то о них не принято говорить.

Женщине, одетой в светлую спортивную куртку, в карманы которой она засунула руки, было около тридцати. Она шагала рядом с высокой тоненькой девушкой. У той было прелестное, обрамленное каштановыми локонами лицо, с несколько неподвижным выражением, как у кукол старинного фарфора или как у прелестного мальчика, в которого влюбляются маленькие девочки и которого они желают себе в принцы.

Женщине приходилось смотреть на девушку вверх, когда они разговаривали друг с другом. Возможно, поэтому она держалась так прямо.

После учебы девушка пришла на работу в то же бюро, где работала и женщина. С тех пор миновало уже два года. И хотя женщина была не намного старше, ей потребовалось немало времени, прежде чем она примирилась с разницей в профессиональной подготовке и подружилась с девушкой. Теперь девушка пригласила ее посмотреть свою первую квартиру.

Обе зашли в овощной магазин. Посередине, как и в былые времена, все еще стоял большой морозильный ларь, который всегда притягивал женщину, когда она была еще студенткой и жила здесь. Иногда в нем лежала расфасованная замороженная клубника. Но она экономила свои небольшие деньги на туфли и пуловеры, которые ей казались нужнее. Вероятно, поэтому, да еще из-за больших сверкающих витрин в окружении серых домов магазин стал для нее воплощением желанного мира опрятности и умеренной роскоши, стоящих того, чтобы к ним стремиться. Ей было приятно, что девушка делает покупки именно здесь.

Женщина держалась в стороне, когда девушка встала в очередь и, вопрошающе взглянув на нее, взяла из морозилки два стаканчика мороженого.

Какая-то молодая дама с двумя детьми вошла в магазин. Она двигалась быстро и целенаправленно, но без суеты и разговаривала с обоими своими мальчиками, как со взрослыми. Женщина видела строгое, немного утомленное лицо сверстницы, темные, гладко стянутые в пучок волосы, белый вязаный жакет, прикрывающий джинсы, потом она перевела взгляд на мальчиков в кожаных коротких штанах.

Ей вдруг стало радостно, и она подумала: вот есть же в этом квартале и вообще в городе женщины, которые умны, самостоятельны и хорошо наладили свою жизнь с мужем или без него. То, что она до сих пор не знала ни одной такой женщины, казалось ей случайностью.

Девушка купила два килограмма помидоров, которые были еще дороги. Она заплатила из крошечного кожаного кошелька, который открыла вытянутыми длинными пальцами и снова закрыла.

— Мне не хочется из-за квартиры экономить как сумасшедшей, — сказала она женщине, когда они вышли из магазина.

Друг за другом в ряд тянулись маленькие магазинчики, где продавали мыло, бумагу, игрушки, мясо и хлеб, подбивали башмаки, принимали белье и жильцы обменивались советами о несложном ремонте санитарного оборудования: одно заведение невзрачнее другого. В одних жалюзи были приспущены, в других, напротив, приподняты: молодожены, матери-одиночки и художники обосновались в бывших лавчонках. В окне одной такой лавки-квартиры на узкой полке стояли пестро раскрашенные фигурки.