Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Мать проводила его до автобусной остановки. Она не плакала. Наверно, уже выплакала все слезы.

Ганс-Юрген уехал в Лейпциг.

Не на край же света. Значит, не все еще потеряно.

Ганс-Юрген Лейксенринг родился последышем. Он был на удивление смугл, и скоро все заметили, как он любит лошадей.

Если другие родители покупали детям игрушечные машины, то Лейксенрингам приходилось разыскивать по магазинам деревянных лошадок, маленькие повозки и тележки. Старший брат уже водил в поле трактор, а младший еще передвигал игрушечные упряжки по кухонному столу.

— Интересно, которому из парней достанется Ханзель-домовой? — перешептывались старухи, — Какой туман-то был, когда меньшой родился. Мы еще удивлялись. А он вдруг и родился. Прямо в полдень.

И довольно единодушно старухи соглашались, что Ханзель перейдет со временем от отца к меньшому.

— Ну, ты и чистодел! — одобрительно гоготали мужчины вечером в пивной, хлопая себя по ляжкам, а Лейксенринга по плечу и опрастывая кружки с даровым по случаю такого события пивом.

— Он у меня хозяином будет, настоящим хозяином, говорю я вам… — Лейксенринг подчеркивал каждое слово взмахом руки. Неожиданно он уронил руки на стол, да так, что на подносе, поставленном официанткой на стол, звякнули рюмки и пиво повыплескивалось из кружек.

— Сейчас я хозяйничаю, а потом малыш займется хозяйством. Дел обоим хватит, и старшему и младшему. Нам никто не нужен. Мы сами себе колхоз.

Усадьба была переписана на Лейксенринга всего два года назад его отцом. Лейксенрингу тогда исполнилось сорок, а старший сын уже ходил в профтехшколу.

Лейксенринг чувствовал себя еще в силе. У него было множество задумок, он мечтал машин подкупить и лошадей выращивать. Вступать в сельхозкооператив в Фуксгрунде никто не хотел, а уж Лейксенринг и подавно.

В те годы жители Фуксгрунда вечерами часто собирались вместе, то у одного, то у другого — по очереди, и наконец объединились в сельхозкооператив первого типа. Теперь они сообща обрабатывали поля, но скотину каждый держал у себя, отдельно.

Всего их было одиннадцать крестьянских семей. Их общий земельный надел составлял более четырехсот гектаров. Хотя Лейксенринг был богаче остальных и земли имел больше, да и считался самым умным, однако председателем кооператива его не избрали. Людей удерживала давняя боязнь, в которой, разумеется, никто бы не признался.

Каждый раз, когда этим одиннадцати семьям нужно было принимать решение, то мужчины собирались вместе, иногда с женами, и проводили голосование.

Тогда их уговаривали. Сегодня же сельхозкооператив третьего типа принял бы их только скопом. А для этого понадобилось бы большинство голосов.

«Я на них горбатиться не стану. Даже если землю отнимут. Но на колхоз работать не буду. Уж лучше калекой стать». Надворные постройки окружают усадьбу Лейксенринга вроде крепостных стен. Иногда вечерами по будням и каждое воскресенье Лейксенринг ездит верхом. Он гордится своими лошадьми. Настоящие скаковые, не тягловые.

Лейксенринг богач, это известно всем. Старики говорят, будто деньги у него водятся благодаря Ханзелю-домовому. «Он на этой усадьбе и раньше жил, когда мы еще маленькими были. Мы видели, как у них из трубы огненные шары вылетают. Вот из-за Ханзеля-то Лейксенринги и богатеют».

Уже после первой войны у Лейксенрингов была паровая машина и колесная молотилка. Они ездили с ней по дворам, всю зиму молотили и хорошо зарабатывали. А на выручку покупали новые машины и землю.

«Кто Ханзелю служит, с тем он и дружит. Нет, у Лейксенрингов нечисто».

— Ганс-Юрген, во имя отца и сына и святого духа крещу тебя… — сказал священник, и некоторые из присутствовавших с опаской посматривали, как он кропит лоб малыша. Но ничего особенного не произошло, ребенок просто заплакал, как и большинство детей.

Его мать долгое время прихварывала, волосы у нее совсем поседели, и чужой человек никогда бы не сказал, что эта женщина — мать такого маленького ребенка. Она работала по хозяйству, нянчила Ганса-Юргена, приглядывала за скотиной, телятами, жеребятами и птицей. Каждый раз, когда появлялся новый жеребенок, Ганс-Юрген проводил много времени с матерью, но чаще он бывал с отцом в поле или при лошадях в загоне; так было, пока он не пошел в школу.

Дети дразнили его «маленьким Ханзелем», хотя толком ничего не знали, как и он сам.

Ребята охотно играли с ним. Когда ему исполнилось шесть лет, отец подарил ему пони.

Черная лошадка была смирной, с длинной гривой и хвостом до самой земли.

Словом, у мальчика был свой конь, а у кого конь — тот вожак.

Гансу-Юргену казалось вполне нормальным то, что в поле работали все вместе, а вечером каждый возвращался к себе в усадьбу и ходил за своей скотиной.

Учеба давалась ему легко. Хорошие отметки были для него как бы козырями против учителей да и некоторых учеников.

Он частенько дрался с другими, но всегда не в школе, а по дороге домой, и ребята из Фуксгрунда неизменно стояли за него горой.

Когда похоронили его деда, крестьянина-старожила [34] «Старожилами» в ГДР называют крестьян, владевших землей еще до проведения земельной реформы. , Гансу-Юргену было четырнадцать лет. Слухи о Ханзеле давно дошли до него. Он считал их сказкой, вроде тех, что читал в книжках. Правда, знал он уже и то, что мать каждый вечер носила в сарай чистую миску с парным молоком, и однажды, зарывшись в сено, он подсмотрел, как молоко вылакали кошки. Никаких особенных тайн, просто дурацкое поверье, которое помнилось, хотя никто не относился к нему всерьез. Когда умер дед, произошло нечто необычное. С разрешения властей деда похоронили в саду, по его собственному желанию.

Это было в октябре, за неделю до праздника урожая. Все зеркала в доме занавесили. Деда положили в баньке. У ног его стояла миска с молоком, Лейксенринг просидел ночь у отцовского гроба один, сам вырыл и могилу.

Накануне похорон собралась страшная гроза, без дождя; непогода бушевала всю ночь. На следующее утро к воротам пришли соседи с венками. Старший сын принимал венки и всем говорил, что дед хотел быть похороненным в своей земле и чтобы на похоронах не было посторонних. Вечером с пруда на усадьбу потянулся молочно-белый туман, плотно окутавший дом и сад.

Лошади разволновались. Гнедая кобыла дрожала, и Ганс-Юрген похлопывал ее по крупу, гладил ей ноздри, шелковисто-мягкие, с нежными волосками.

Он отвел лошадей в конюшню, подстелил себе пару охапок соломы и первый раз ночевал с лошадьми.

Иногда они снились ему. Он мечтал, что когда вырастет, то пойдет работать на конный завод, если отец пустит. Через несколько дней после смерти деда гнедая кобыла разрешилась мертвым жеребенком.