Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

– Так вы сегодня приехали из самого Бергена? – спросила она и, сделав несколько затяжек, взглянула на нас.

– Из Ставангера, – сказал Ингве. – Это заняло всего четыре часа.

Она вдруг вздохнула:

– Ах да. Жизнь – это божба, сказала старушка, которая не выговаривала «р».

Она хохотнула, Ингве улыбнулся.

– Хорошо бы чего-нибудь съестного к кофе, – сказал он. – У меня в машине осталась шоколадка. Я сейчас принесу.

Мне хотелось сказать ему, чтобы он не уходил, но, конечно, было нельзя. Когда он скрылся за дверью, я встал, положил начатую сигарету на край пепельницы, отошел к плите и прижал кофейник поплотнее к конфорке, чтобы он поскорее закипел.

Бабушка снова погрузилась в себя, сидела, уставив глаза в стол. Она сидела ссутулившись, опустив плечи и тихонько покачивалась взад и вперед.

О чем она думает?

Ни о чем. Там не было никаких мыслей. Их не могло быть. Только холодная муть и тьма.

Я отпустил ручку кофейника и стал искать глазами коробку, в которой хранится кофе. На рабочем столе – нет, на столе напротив тоже не видно. Может быть, где-то в шкафу? Хотя нет. Ингве же ее достал. Так куда он мог ее поставить?

Вон она, черт возьми. На вытяжке, где стояли старые баночки с пряностями. Я снял коробку и отодвинул кофейник с конфорки, хотя вода еще не закипела, открыл крышку и насыпал в кофейник несколько ложечек кофе. Он был высохший и, похоже, выдохся.

Подняв взгляд, я увидел, что бабушка смотрит на меня из-за стола.

– А где Ингве? – спросила она. – Он что, ушел? Неужели уже уехал?

– Нет, что ты, – сказал я. – Он только пошел что-то взять из машины и сейчас вернется.

– Ах, вот как, – сказала она.

Я взял из ящика вилку и, помешав в кофейнике, поставил его, придавив несколько раз, на плиту.

– Ну вот. Теперь пускай немного настоится, и готово, – сказал я.

– Он сидел в кресле, когда я зашла к нему утром, – сказала бабушка. – Сидел совершенно неподвижно. Я пыталась его разбудить, но он не просыпался. А лицо у него было белое.

Меня замутило.

На крыльце послышались шаги Ингве. Я открыл шкаф, чтобы достать стаканы, но там ни одного не было. К тем, что стояли в мойке, мне даже прикасаться не хотелось. Я нагнулся и попил прямо из-под крана, в этот момент вошел Ингве.

На этот раз он был без куртки. В руках у него было два батончика «Баунти» и пачка сигарет «Кэмел». Он сел и снял обертку с одного батончика.

– Хочешь кусочек? – спросил он бабушку.

Она посмотрела на шоколадку: – Нет, спасибо. А вы кушайте.

– У меня никакого желания, – сказал я. – Но кофе готов, можно пить.

Я поставил кофейник на стол, снова открыл шкафчик и достал три чашки. Зная, что бабушка любит кусковой сахар, я открыл шкаф напротив, в котором стояли продукты. Две половинки хлеба, посиневшие от плесени, пакет с заплесневелыми булочками, несколько пакетиков супа, арахис, три готовых блюда со спагетти, которые полагается хранить в холодильнике, и бутылки со спиртным все того же дешевого сорта.

Ну и ладно, подумал я, вернулся за стол, взял кофейник и стал наливать кофе. Тот не настоялся, из носика полилась светло-коричневая струйка с кофейными крошками. Я снял крышку и вылил чашку обратно.

– Хорошо, что вы приехали, – сказала бабушка.

У меня полились слезы. Я глубоко, но с осторожностью вдохнул, закрыл лицо ладонями и стал тереть лицо, как будто не плачу, а просто устал. Но бабушка все равно ничего не заметила, она снова как будто ушла в себя. На этот раз так продолжалось минут пять. Мы с Ингве сидели молча, пили кофе, уставив глаза в пространство.

– Ох, – вздохнула бабушка, – жизнь – это божба, сказала старушка, которая не выговаривала «р».

Она взяла машинку для набивания сигарет, открыла пачку табака, «Петтерё» с ментолом, быстро затолкала табак в желобок, надела на его носик бумажную гильзу, защелкнула задвижку и резким движением протолкнула поршенек внутрь.

– Может, занесем в дом багаж, – предложил Ингве. И взглянул на бабушку: – Где нам устраиваться?

– Большая спальня внизу свободна, – сказала она. – Можете ложиться там.

Мы встали.

– Мы только сходим к машине, – сказал Ингве.

Я обернулся в дверях.

– А ты туда заходил? – спросил я.

Он мотнул головой. По дороге на лестницу на меня неудержимо накатили слезы. Скрыть их на этот раз нечего было и думать. Меня так трясло, что грудь ходила ходуном, я не мог вздохнуть, откуда-то из самых глубин рвались рыдания, лицо перекосилось, я совершенно не владел собой.

– О-о-о, – вырвалось у меня. – О-о-о-о.

Я чувствовал, что за спиной у меня стоит Ингве, и заставил себя спуститься по лестнице, пройти через прихожую и выйти к машине, а от нее я не останавливаясь прошел через узкий газончик между домом и оградой, отделявшей бабушкин участок от соседей. Я закинул голову назад, лицом к небу, и старался дышать глубоко и ровно; после нескольких вздохов трясучка улеглась.

Вернувшись, я застал Ингве склонившимся над раскрытым багажником. Рядом с ним на земле стоял мой чемодан. Я взял его за ручку, поднялся с ним на крыльцо, поставил в передней и обернулся на Ингве, он шел следом за мной с чемоданом в руке и рюкзаком за спиной. После нескольких минут на свежем воздухе вонища в доме показалась еще сильней. Я начал дышать ртом.

– Неужели мы там будем спать? – спросил я, кивая на дверь спальни, которой в последние годы пользовались бабушка с дедушкой.

– Надо посмотреть, что там делается, – сказал Ингве.

Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там был разгром, то есть одежда, обувь, ремни, сумки, щетки для волос, бигуди и косметика валялись повсюду – на полу, на кровати, на комодах, все было покрыто слоем пыли и слежавшимися пыльными комками, но комната не была загажена, как наверху.

– Ну, что скажешь? – спросил я.

– Не знаю, – сказал он. – Как думаешь, где он лежал?

Он открыл боковую дверь в комнату, которая когда-то принадлежала Эрлингу, и вошел туда. Я последовал за ним.

Пол был покрыт мусором и одеждой. На полу у окна валялись обломки стола, по-видимому разбитого кем-то, и брошенные в одну кучу бумаги и нераспечатанные письма. Что-то засохшее, похожее на рвотные массы, расползлось на полу перед кроватью неровным желто-бурым пятном. Одежда была заляпана грязью и какими-то темными пятнами, похожими на кровь. Внутри некоторых вещей остались испражнения, от всего воняло мочой.

Ингве подошел к окну и открыл его.

– Выглядит так, как будто тут жили наркоманы, – сказал я. – Ни дать ни взять притон.

– Да, действительно, – сказал Ингве.

Комод у стены между кроватью и дверью чудом оказался нетронут. На нем стояли фотографии папы и Эрлинга в черных студенческих фуражках, сделанные, вероятно, когда они поступили в университет. Без бороды папа был поразительно похож на Ингве. Тот же рот, та же форма бровей и лба.