Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

Вернулся Ингве с новыми пакетами.

– Сменить тебя? – предложил он.

– Не надо, – сказал я. – Но ты можешь пока купить, что нам нужно. Нам понадобятся моющие средства, и резиновые перчатки, и черные мешки для мусора. Да и что-то поесть, в конце концов.

– В машине осталась еще одна партия. Сначала схожу за ней.

– Окей, – сказал я.

Сдав последние бутылки и получив квиток, я присоединился к Ингве, который был занят у полок с моющими средствами. Мы купили «Джиф» для ванной, «ДжифДжиф» для кухни, «Аякс» для уборки помещений, «Аякс» для мытья окон, «Хлорин», зеленое мыло, «Мистер Мускул» от въевшихся пятен, средство для чистки духовки, специальное средство для чистки диванов, железные мочалки, губки, кухонные тряпки и тряпки для пола, два ведра и к ним швабры, в мясном отделе – несколько упаковок фарша, в овощном – картошки и цветной капусты. Купили нарезки для бутербродов, молоко, кофе, фрукты, набор йогуртов, несколько пачек печенья. Все время, пока мы отоваривались в продуктовом отделе, я радовался, как мы наполним кухню этой новой, свежей, нетронутой и чистой едой.

Когда мы вышли наружу, дождь уже прекратился. Вокруг задних покрышек, под которыми в бетонном полу была вмятина, образовалась лужа. Наверху пахло свежестью, – не городом, а небом и морем.

– Что, по-твоему, там произошло? – заговорил я, когда мы поехали через темный парковочный туннель. – Она говорит, что нашла его в кресле. Значит, он просто уснул?

– Вероятно, так, – сказал Ингве.

– У него просто остановилось сердце?

– Да.

– Ну да. Неудивительно – при том, какую он вел жизнь.

– Да уж.

Дальше мы всю дорогу до дома ехали молча. Мы втащили покупки наверх, в кухню, и бабушка, которая смотрела из окна, как мы выгружаемся, спросила, куда мы ездили.

– В магазин, – сказал Ингве. – А теперь давайте-ка поедим.

Он начал выгружать покупки из сумок. Вооружившись парой желтых резиновых перчаток и рулоном мешков для мусора, я спустился вниз. В первую очередь надо было выкинуть гору сгнивших вещей, которая осталась в прачечной. Я надул перчатки, надел их на руки и принялся запихивать вещи в мешки. Я все время дышал через рот. По мере того как мешки наполнялись, я оттаскивал их во двор и укладывал рядом с двумя зелеными бочками у гаража. Я успел вытащить почти все, кроме нижнего, слежавшегося слоя, когда меня позвал Ингве, крикнув, что еда готова.

Он очистил рабочий стол от ненужных и грязных вещей, а на столе, где теперь тоже было прибрано, стояло блюдо с жареными котлетами, миска с картошкой, другая с цветной капустой и кружка с коричневым соусом. Он поставил на стол бабушкин праздничный сервиз, все эти годы простоявший без дела в гостиной.

Бабушка отказывалась, говорила, что ничего не хочет, но он все же положил ей на тарелку небольшую котлетку, одну картофелину и парочку соцветий цветной капусты и уговорил хотя бы попробовать. Я же был голоден как волк, и ел за троих.

– Ты, что ли, сливок в соус добавил? – спросил я.

– Угу. И немножко бурого сыра.

– Очень вкусно, – сказал я. – То самое, о чем я мечтал.

Покончив с едой, мы с Ингве вышли на веранду покурить за чашкой кофе. Он напомнил о звонке отцу Тоньи – это я начисто забыл. А возможно, и вытеснил, потому что звонить туда мне совсем не хотелось. Однако сделать это было нужно, и я отправился в комнату, достал из чемодана записную книжку с адресами и набрал его номер на телефонном аппарате в гостиной, пока Ингве на кухне убирал со стола.

– Здравствуйте, это Карл Уве, – сказал я, когда он снял трубку. – Я подумал, что, может быть, вы мне поможете в одном деле. Не знаю, говорила ли вам Тонья, но вчера у меня умер отец.

– Да, она звонила и рассказала мне, – сказал он. – Очень печальная новость, Карл Уве.

– Да, – сказал я. – Я сейчас в Кристиансанне. Нашла его моя бабушка. Она уже на девятом десятке, и похоже, что она в шоковом состоянии. Она почти не разговаривает, сидит и молчит. Вот я и подумал, вдруг есть какое-то успокоительное средство, от которого ей стало бы легче. Она, правда, и без того принимает лекарства, очевидно, среди них есть какое-то успокоительное, но я подумал… Ну, понимаете – ей очень тяжело.

– А ты знаешь, какие лекарства она принимает?

– Нет, – сказал я. – Но я могу это выяснить. Подождите, пожалуйста, я сейчас.

Положив трубку на столик, я пошел в кухню за коробочкой, где лежали ее лекарства. Среди них я как будто видел белые и желтые листки рецептов.

Листочек нашелся, но только один.

– Ты не видел коробки от таблеток? – спросил я у Ингве. – Упаковки от лекарств. Я сейчас разговариваю с отцом Тоньи.

– Они в другом шкафу, рядом с тем, где ты смотришь.

– Что ты ищешь? – спросила бабушка, не вставая со стула. Мне не хотелось показывать, что я решаю что-то за нее, – я и так, роясь в коробке, все время ощущал спиной ее взгляд, – однако сейчас было не до церемоний.

– Я разговариваю по телефону со знакомым доктором, – сказал я так, как будто этим все объяснялось.

Как ни странно, она успокоилась, и я вышел из кухни, сжимая в руке рецепт и упаковки с лекарствами.

– Алло? – сказал я.

– Я слушаю, – отозвался он.

– Я тут нашел несколько упаковок с лекарствами, – сказал я и прочитал ему их названия.

– Ага, – сказал он. – Она уже принимает препараты, подавляющие тревожность, но я могу выписать еще одно, оно будет кстати. Я сразу же позвоню в аптеку, как только мы закончим говорить. Есть там у тебя рядом какая-нибудь аптека?

– Да, в Люнне. Это район Кристиансанна.

– Я обо всем договорюсь. Береги себя.

Я положил трубку и снова вышел на веранду, обратив взгляд в сторону моря, над которым все еще висели тучи, но уже совсем другого оттенка, не такие мрачные. Отец Тоньи был хорошим и добрым человеком. Он никогда не поступил бы непорядочно и вообще не позволил бы себе ничего лишнего, он был человек интеллигентный и воспитанный, но вовсе не сухарь или педант, даже напротив, иногда загорался энтузиазмом, в котором было что-то ребяческое, а что ни в чем не заходил слишком далеко, то не потому, что не хотел или не мог, а только потому, что подобных поступков не было в его репертуаре, их для него, как мне представлялось, просто-напросто не существовало; для меня в этой благопристойности всегда было нечто обаятельное и при встрече всегда притягивало, при том что я прекрасно отдавал себе отчет в том, что она импонирует мне потому, что таким же был мой отец, и потому, что он был таким, каким был. Я и женился в двадцать пять лет, потому что хотелось эдакой буржуазной стабильности, устроенности, при том что этому противоречил и наш образ жизни, далекий от устроенности и буржуазной стабильности, и то, что теперь никто так рано не женится, – факт, придававший нам с Тоньей некоторый налет если не радикальности, то, во всяком случае, оригинальности.