Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

Вдруг слева я заметил какое-то движение и обернулся туда. За окном стояла большая чайка и глядела в комнату. Она постучала клювом в стекло, дважды. И не улетала.

– Ты видел? – громко спросил я Ингве, который находился на кухне. – Тут за окном стоит большущая чайка и стучит клювом в стекло.

Я услышал, как на кухне со стула встает бабушка.

– Надо ее чем-нибудь покормить, – сказала она.

Я подошел к раскрытой двери. Ингве вынимал содержимое шкафов, ставя тарелки и стаканы на рабочий стол. Рядом стояла бабушка.

– Вы видели чайку? – спросил я.

– Нет, – сказал Ингве. – Я в жизни не видел чаек.

Он улыбнулся.

– Она повадилась сюда летать, – сказала бабушка. – Выпрашивать еду. Вот. Это можно ей дать.

Она положила на блюдце котлету, облепленную застывшим соусом, и наклонилась, худенькая и скрюченная, с выбившейся на лоб прядкой черных волос, торопливо нарезая котлету на кусочки.

Я пошел вслед за ней в комнату.

– И она все время так прилетает? – спросил я.

– Да, – сказала бабушка. – Чуть ли не каждый день. Уже больше года, так что привыкла. Ей тут всегда что-нибудь перепадает, она это запомнила. Вот и прилетает сюда.

– Ты уверена, что это одна и та же?

– А как же! Я ее всегда узнаю. А она узнает меня.

Когда бабушка открыла дверь на веранду, чайка соскочила на пол и без малейшего страха подошла к поставленному блюдцу. Я остановился в дверях и смотрел, как она хватает клювом кусочки и запрокидывает голову, чтобы проглотить добычу. Бабушка стояла рядом и глядела на город.

– Вот так-то, – сказала она.

Из комнаты раздался телефонный звонок. Я отступил на шаг от порога, чтобы видеть телефон, и удостоверился, что Ингве взял трубку. Разговор оказался недолгим. Когда он клал трубку, мимо меня прошла бабушка, а чайка вскочила на перила и, постояв несколько секунд, расправила широкие крылья и полетела. В несколько взмахов она поднялась высоко над садом. Я проводил ее взглядом, наблюдая, как она улетает в сторону моря. Сзади подошел Ингве. Я затворил дверь и обернулся к нему.

– Он умер и лежит в подвале больницы. Мы можем посмотреть на него в понедельник после полудня. Кроме того, я записал номер врача, который приезжал по скорой.

– Я не поверю, пока не увижу его, – сказал я.

– Ну, вот и посмотрим, – сказал Ингве.

Через десять минут я уже был возле ванной с бутылкой «Хлорина» и бутылкой «Джифа». Поставив их на пол у порога, я несколько раз встряхнул принесенный с собой мешок для мусора, чтобы легче было его развернуть, и начал собирать в него скопившиеся в ванной вещи. Я начал с того, что валялось на полу: старые куски засохшего мыла, липкие втулки от туалетной бумаги, бутылочки от шампуня, пустые упаковки из-под лекарств из фольги и пластика, закатившиеся в угол таблетки, носки от разных пар, несколько бигуди. Покончив с этим, я открыл настенный шкафчик и выгреб из него все, кроме двух флаконов духов, которые, как мне показалось, были дорогие. Старые бритвы, станки для бритья, засохшие кремы и мази, сеточку для волос, шпильки, несколько кусков мыла, лосьон после бритья, дезодоранты, карандаши для глаз, тюбики губной помады, несколько растрескавшихся подушечек неизвестного мне назначения, вероятно служивших для нанесения косметики, отдельные волосы – одни короткие, курчавые, другие – более длинные и прямые, ножницы для ногтей, моток пластыря, зубную нить, несколько расчесок. Очистив шкафчик от содержимого, я увидел, что полки покрыты толстым слоем желтовато-коричневого налета: им я решил заняться в последнюю очередь. Поскольку кафельные стенки возле держателя для туалетной бумаги были сплошь в больших темно-коричневых пятнах, а плитка на полу стала липкой от грязи, они, как мне показалось, требовали первоочередного внимания. Я попрыскал на кафель «Джифом» и начал методически его протирать от потолка и до пола. Сначала правую стену, затем стену, где висело зеркало, затем стену над ванной и в последнюю очередь ту, где была дверь. Я оттирал каждую плитку в отдельности и в общем и целом потратил на это часа полтора. Время от времени я вспоминал, что как раз здесь шесть лет назад ночью упал дедушка; дело было осенью, он позвал бабушку, она вызвала скорую, а потом сидела и держала его за руку, пока та не приехала. Я впервые подумал о том, что все здесь вплоть до этого дня оставалось, как было при нем. Когда дедушка попал в больницу, выяснилось, что у него уже давно начались сильные внутренние кровотечения. Еще несколько дней, и он бы погиб, в нем почти не осталось крови. По-видимому, он понимал, что с ним что-то неладно, но к врачу идти боялся. Пока однажды не свалился тут в ванной, уже на пороге смерти. И хотя его вовремя доставили в больницу и спасли, он был уже так слаб, что стал потихоньку чахнуть и в конце концов умер.

В детстве я боялся этой ванной комнаты. Бачок, вероятно еще пятидесятых годов, с черным шаром на торчащем вбок металлическом рычаге, то и дело заедал после спуска и потом долго еще шумел. Этот шум из темноты, с этажа, где никто не живет и никого нет, с его чистым синим ковровым покрытием, с гардеробом, где были аккуратно развешаны мужские и женские пальто, со шляпной полкой, где лежали бабушкины и дедушкины головные уборы, и полкой для обуви, где стояли их ботинки, которые, как и вообще все вещи, в моей детской фантазии превращались в живых существ, а разинутый зев лестницы, ведущей наверх, наводил на меня такой страх, что мне только с великим трудом удавалось пересилить себя, чтобы войти в ванную. Я знал, что там никто не прячется, знал, что шум воды – это просто шум, пальто – просто пальто, ботинки – просто ботинки, а лестница – просто лестница, но, вероятно, это как раз и добавляло жути, потому что я не хотел оставаться наедине с этими вещами, я боялся, и мертвизна неживых вещей еще усиливала мой страх. Что-то от тогдашнего мировосприятия сохранилось во мне до сих пор. Сиденье унитаза походило на живое существо, как и раковина, и ванна, и мусорный мешок – черное прожорливое брюхо, развалившееся на полу.

Именно сегодня во мне снова пробудилось это неприятное ощущение, оттого, что тут упал дедушка, и оттого, что накануне в гостиной умер папа, – словно мертвизна неживых предметов соединилась с человеческой мертвизной – дедушки и папы.

Как от этого избавиться?

Да просто мыть, и все. Тереть и драить, отмывать и отскабливать. Смотреть, как плитка за плиткой очищаются и начинают блестеть. Думать о том, что все, что было разрушено, восстановится. Все! Все! И что я никогда, ни при каких обстоятельствах не дойду до такого, как отец.

Вымыв стены и пол, я вылил ведро в унитаз и спустил воду, снял желтые перчатки и повесил их на край пустого красного ведра, думая о том, что надо не забыть срочно купить туалетный ершик. Может, он есть в другом туалете? Я открыл вторую дверь. Так и есть, вот стоит. Придется воспользоваться им, в каком бы он ни был состоянии, а в понедельник купить новый. Направившись к лестнице, я остановился на полпути. Бабушкина дверь была приоткрыта, и я почему-то подошел к ней, отворил и заглянул внутрь.