Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

— Закройте дверь! — рявкнула она.

— Но мне назначено, — я показал квиток.

— Кто вам назначил?

— Сущак... Ян Альбертович, — от злости даже вспомнил его имя-отчество.

— Вам сказано: его нет! Закройте дверь!

Хорошенькое дело! Муж отвалил, видимо, в отпуск, оставил жену, которая знать ничего не хочет. Прям не баба — мужик! Альбертыч, вроде, поласковей был… а эти всегда чем-то обижены. Плохи мои дела. Блуждая по нотариусам, я уже знал, что каждый новый норовит полностью отменить все, сделанное предыдущим, выставить его дилетантом и идиотом, разрушить уже слаженное дело и все сначала пустить, начиная со сбора всех справок. Плохи мои дела… Но, может, меж мужем и женой не будет таких уж противоречий? Оптимист!

— Ваше дело закрыто! — все же взяв мою папку, сообщила она.

— В каком смысле?

— В прямом… Вы не можете наследовать долю вашей квартиры, принадлежащую матери. Где была прописана ваша мать?

— В последнее время в Москве. У сестры… В смысле, у своей дочери.

— Вот туда и езжайте!

— Но квартира же здесь!

— Наследование оформляется по месту прописки покойного. И получает тот, с кем последнее время жил покойный.

— То есть не я?

— Не вы!

— Но Ян Альбертович обещал. Завел дело. Деньги взял!

— Он много кому чего обещал! Его давно пора было посадить.

Круто она о муже! Или она сестра? А я все думал — кого она мне напоминает. Сестра!.. Но сестры редко так говорят про брата. Жена про мужа — скорей. Голова кругом идет. Я сел в коридорчике. Говорят, что муж и жена с годами становятся на одно лицо... но не до такой же степени? Встал…

— А могу я все же поговорить с Яном Альбертовичем? Где он?

Охранник вдруг выразительно закашлялся и чувствительно пнул меня в лодыжку... Бестактности говорю?

— Извините, но я два месяца по очередям маялся, справки собирал!

— Он поставил в тяжелое положение не только вас! — произнесла она как-то торжествующе.

— И что, нельзя его найти, наказать?

— Попробуйте, — горько усмехнулась она.

То есть она хочет сказать, что его вообще нет... и спрашивать не с кого? И в то же время какое-то странное ощущение, что он где-то тут. Я внимательно и, может быть, бестактно вгляделся. Лицо ее вдруг стало каким-то серым, покрылось крупным потом… как в фильме ужасов. Кошмары какие-то показывают тут, в нотариальных конторах, вместо оказания услуг!

— Ян… Альбертович? — в ужасе пробормотал я.

— Яна… Альбертовна, — с трудом выговорила она, — и я уже, кажется, говорила вам, что не имею с этим негодяем ничего общего. Немедленно закройте дверь!

Да-а-а! Я рухнул в коридоре на стул. ОНА — это ОН?! Бывший! Да-а… Нелегко это ЕЙ... в таком состоянии… хамить. Требует большого напряжения организма. Перемена пола — оставаясь на том же рабочем месте — испытание нелегкое. Тут не до услуг. Но почему мы-то должны за это страдать… впрочем, как и за другие чудачества власть имущих?

— Вы ведь, наверное, помните меня? — Я снова сунулся в дверь.

Это уже полная бестактность — залез, так сказать, в субинтимную сферу, намекнул на некоторую близость двух Сущаков. Но как иначе мне быть? Внешность (его? ее? их?), в сущности, почти не изменилась, несмотря на все усилия врачей. Сразу не додул! Зациклился на своих проблемах, а у них, оказывается, свои, более мучительные. Вон пот лицо ее покрыл…

— Извините, — пробормотал я.

И что особенно тяжело — все обманы всегда проходят под завесой высокой морали! Взгляд ее так и дышит решимостью наказать зло!

— Это он должен просить прощения у вас! И не только! Он подвел сотни людей! — рявкнула Я.А. Сущак. Не так уж, оказывается, она и смущалась. Характер бойцовский переняла.

— Так что же теперь делать мне? Я столько ходил тут, в очередях стоял, справки собирал! — Я зачем-то показал толстую папку.

— У вас с сестрой хорошие отношения? — В голосе ее вдруг появилась теплинка. Все-таки женщина.

“Да уж не такие плохие, как у вас… с однофамильцем”, — чуть было не сказал я.

— Долю матери в вашей квартире получит ваша сестра. Естественно, после оформления всех документов.

О, господи! Это я уже проходил! Бедная Оля! Ей-то то кусок моей квартиры зачем? Она не такая.

— После этого — если она, разумеется, захочет — она сможет приехать сюда и, оформив соответствующие документы…

— Опять?

— Опять! Она сможет или продать вам долю в вашей квартире, или подарить.

Ишь, раздобрилась вдруг Я.А. Сущак... но верить я уже не верил. Горел уже не раз! Ну поверю я ей, измучаю любимую сестру, потрачу последние деньги — а Сущак Я.А. опять в другой пол перемахнет — и начинай все сначала! Говорят, деликатную эту сферу трогать бестактно… но я их и не трогал — это они тронули меня. И еще как!

Голос Я.А. Сущак вдруг вновь возмужал… Битва гормонов!

— Видимо, у вас были неадекватные отношения с матерью? — сурово произнес он… она.

Пошел теперь какой-то фрейдизм… А нам, бедным, все это расхлебывай! Видимо, мать его… ее… их… была недостаточно ласкова с… ними в детстве... или, наоборот, навязчиво ласкова. И вот результат: загублены мое дело, мои денежки, последние силы — а им все на пользу! И у нас родители тоже не идеально себя вели, но мы на этом не зацикливались, работали сколько надо и когда надо. И пол не меняли — было не до того!

— Вы хоть раз отвезли матери в Москву корку хлеба? — Яростный взгляд. Разбушевалась Сущак! Порвав сурово со своим прежним обличьем, жаждала еще крови и теперь пыталась испортить наши отношения и с любимой моей сестрой, и даже с покойной матерью!

Впрочем, сестра Оля — чудо. С детства добродушная хохотушка, вряд ли даже нотариусу нас разлучить.

Нет, матери корок хлеба я не привозил: Оля с мужем Геной получали достаточно для того, чтоб не принимать мои корки. Но любил приезжать в их уютную квартирку на юго-западе Москвы. Если были — привозил свои новые книги, вышедшие в Питере или Москве, дарил ей. Чувствовал себя легко и даже счастливо — тут отпадали, таяли все мои тягостные обязательства и проблемы, тут я был любимый сын — и больше никто. Счастливый человек, сбросивший путы и тяжелые ботинки, стоптанные в бесконечных московских переходах — хотя бы на час… а то и полдня покоя и счастья. Уже с запаха, как только я входил, — позвонив, разумеется, заранее, — начинался покой. Знакомый, как я помню себя, запах фирменного маминого супа с фрикадельками. Более специфического супа не помню… но я к нему привык! Думаю, что лишь у меня способен он вызвать слезы умиления. И мама уверенно, как всегда, для убедительности подняв бледное правое веко, рассказывала семейные дела в своей сугубой трактовке: “Я, во всяком случае, сразу сказала им! — Она гордо вздымала голову. — Во всяком случае, они потом не могут сказать, что я им не говорила!” Потом мы сидели с ней на балкончике, если весна — в запахе черемух.