Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

— Ну чего тут разлегся? Вставай!

Бригадир. Ну и рожа! Не он ли собирался у моего отца «нос откусить»? Да вряд ли.

— Запрягать-то умеешь?

«Тебя, что ли?» — спросил бы грубый человек. Но я воздержался. Только кивнул.

— Конюшня где, знаешь?

Конечно, я знал... Местный!

— Тогда запрягай, за кормом — и на птичник! — И оно удалилось.

И где птичник, я тоже знал, — у реки на горе, на которую даже лошадь взбирается нелегко. Все помню здесь. А уж Красная Дача! Как мы с ребятами подкрадывались к ней, исключительно по субботам, поскольку в тот день в нее допускались посетители и в кустах можно было увидеть много всякого интересного.

Да и просто глядеть на ненормальных, которых родственники кормили домашним, разложив еду на траве, видеть их ни на что не похожее поведение, было волнующе так, что душу щемило. Предчувствовал что-то?

Отец-то бывал здесь часто, но по делам, как директор. Больница была еще (видимо, как и сейчас) производственной бригадой селекционной станции. И все были довольны! И дармовой практически труд — и лечебная трудотерапия плюс помидоры-огурцы. Что-то я тут их на столах не вижу. Видимо, не сезон.

Дорога к конюшне спускалась среди сосен — песчаные обрывы, корни сосен, как лапы пауков, выбегали на дорогу. А запах! Помню, как мы по этой дороге весело поднимались с ребятами, чтобы поглядеть из-за кустов на таинственную Красную Дачу. А вот теперь я и сам «красный дачник». В больничной робе, грязных ботинках, в ватнике, встрепанный. А ведь недавно совсем щеголь был. «А что вдруг, — подумал я, — если встретил бы сейчас себя, юного, что бы передал? Думаю, бодро бы подмигнул: «Не боись! Все не так страшно... как выгляжу сейчас я».

Так, размышляя, я спустился вниз к реке, к длинной, как бы вросшей в землю и слегка расползшейся конюшне с рядом маленьких окон под крышей. Темная впадина входа. Спиной избушка — к реке. Плоский глиняный берег весь утыкан следами копыт. Вошел — и глаза скоро привыкли, а запах — ну просто сладкий, родной: навоза, сопревшей кожаной упряжи, лошадиного пота. Мой аромат!

— Чего припозднился? — Голос непонятно откуда звучал.

Увидел в полутьме и даже испугался: глаза фактически снизу глядели. А что такого? Лежал человек на полу, в ближайшем стойле, на старой попоне — притом, похоже, трезвый. Не по стойке же «смирно» ему стоять? Со стенки свисала упряжь, на крюке гроздился хомут. Я как раз был в луче света из окошка, и, похоже, вид мой выдавал своего — если бы я в белом фраке пришел, он бы насторожился.

— Ну, как всегда, Мальчика бери! — Ради вежливости он даже привстал, ткнул пальцем и снова прилег.

Да, здесь тебя даже не отличают. «Не в своем просторе» сейчас! Только среди знакомых ты кто-то, а тут... а тут я сельхозрабочий. И горжусь! Руки мои двигались автоматом — с батею запрягали не раз! Снял хомут с крюка и надел на плечо, через другое перекинул упряжь, сняв с гвоздя, пошел по скользким от навоза жердям, составляющим пол конюшни, вдоль ряда расположенных в стойлах конских крупов и помахивающих хвостов — и безошибочно определил Мальчика, гнедого некрупного жеребца. Как определил? Не пойму. Наверное, Мальчик, услышав свое имя, выдал себя. Другие, мотая головами, брали клочья сена из яслей, мерно жевали — а Мальчик с моим приходом завздыхал, зашевелился, переступал, стукая подковами и сильнее других замахал хвостом — от радости или от огорчения? Не нашенское это дело!

— Но! Прими! — рявкнул я.

Он послушно посторонился, и я с напряжением пролез — я-то, увы, не мальчик — между его пузом и деревянной стенкой. Уверенно возложил на его хребет чересседельник — маленькое седло со свисающими постромками. Теперь надо уздечку надеть. Помню! Все помню! В те счастливые времена возвращаюсь! Уздечку застегнул на его длинном черепе, теперь надо насильно вставить в рот железные удила — цепочку. Мальчик зубов не разжимал, хотя удила лежали уже между его губами.

— Балуй! — свирепо выкрикнул я и слегка постучал железками по зубам.

Мальчик, вздохнув, разжал желтые зубы, цепочка проскользнула в рот, и я пристегнул удила к уздечке и вторым концом — уф!

Я вел коня по проходу уверенно, не оборачиваясь, он покорно стучал копытами за моей спиной. Вывел. Вот телега. Моя? Для птичьего корма — потому что самая грязная? Криками и нажимом «впятил» Мальчика между лежащих на земле оглобель, напялил на него, слегка шарахнувшегося, хомут. Понятно, кому охота? Хомут «вверх ногами» надевается, потом переворачивается, так надо, чтобы сидел туго. Потом подключаются к хомуту оглобли, кожаные ремни, натянутые через чересседельник, поддерживают их на весу, пристегиваются вожжи, потом туго затягивается, можно шикарно упереться в него ногою, хомут — и вот уже вся упряжь натянута и звенит, как музыкальный инструмент; а если вместе с телегою брать, напоминает гоночную яхту. Вот так!

— Н-но! — властно произнес я, всплеснув вожжами.

И вся эта гениальная система двинулась вперед, а я небрежно шел рядом, поскольку красиво присесть, свесив ноги, не получалось — телега с бортами.

Мальчик дорогу знал, я-то не очень. Продребезжали мимо силосной ямы — вспомнил по неповторимому запаху. Надо же: надо было сойти с ума, чтобы все это вернулось!

Мальчик вдруг свернул по тропке к реке, где виделся у воды лишь черный скособоченный сарай с распахнутыми воротами. Не ошибается Мальчик? Но по приближении выяснилось, что он прав. Дохлая рыба — и не первой свежести, а самой последней. Тут даже никого и не было (да и смог бы кто?), чтобы мне подсказывать. Догадайся сам! Я умело поставил телегу кузовом к двери, нашел в полутемном сарае вилы с отполированной (видимо, мозолями) ручкой, вонзил зубья в осклизлую массу — мелкая тюлька! — и с чпоканьем вывернул. «Прихват» оказался удачный — гирлянды хвостов во все стороны. Рыба некрупная. Но крупной птица может и подавиться. Видимо, опьянев от запаха, в экстазе накидал целый «борт» с верхом. Ну вот, отлично! Красиво воткнул сверху вилы. Оставить так? Или оставить в сарае, как было? А вдруг там нечем будет сгружать? Рассуждал хозяйственно.

Мальчик, прядая ушами, тянул в гору. А вон и птица белеет на пригорке. Судя по кряканью, ути. Сейчас сгрузим — и лихо порожняком вниз... И вдруг белый крякающий ураган налетел на меня — ослепил, почти лишил дыхания. Я отчаянно греб руками, словно в воде, расцарапывая кожу об утиные когти... Уф! Голова наконец вынырнула — но все вокруг было белой шевелящейся массой. Грабят на ходу! Мальчик, что интересно, меланхолично тащил вперед весь этот орущий птичий базар. Но вот и корыта — деревянные колоды. Наша цель. Утки орали и там, заняли выгодную позицию. Прямо на них, что ли, сгружать?

Вил в телеге уже и не было. Выбили бешеные утки! Оглянулся — валялись на полпути. И белели какие-то холмики. Пять штук задавил! И еще оказались две прямо в колесах с выдавленными кишками на спицах. Подошел человек — тоже, похоже, из наших. Грязная роба, щетина — и белые женские босоножки. Экзотик! Махал руками — «сгружай!». Я молча отдал ему вилы, а сам ненадолго отошел подобрать трупики. А я-то всю жизнь обожал уточек, начиная с игрушек, потом коллекционировал их изображения в зрелом возрасте — привозил из Италии, Германии... отовсюду! И вот теперь их давил.