Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

«А то, что ты последний мой друг! Помоги разобраться!» — хотелось выкрикнуть мне.

...Я уже изнемог тут — надоел этот разврат стоя, — и я пошел к отдельно стоящему у стены столику и сел — с чашечкой кофе, который я давно уже выпил, но который тем не менее тут же вдвое подорожал. Ну и ладно! Хоть отдохну. Для меня счастье важнее денег. Но отдохнуть не пришлось. Вдруг пол перед моим столиком стал колебаться, кто-то его снизу лупил, явно намереваясь появиться в этом модном баре почему-то именно таким путем. И это ему удалось! Квадрат пола передо мной состоял из двух половинок, и вдруг эти половинки раскинулись, и прямо у моих ног открылась довольно-таки пахучая темная бездна... Да-а. Затейливый бар. Началось нарастание какого-то древнержавого скрипа. Из тьмы что-то поднималось. Причем как-то неторопливо-зловеще! И вот из мглы появился зашарпанный постамент, но главное, на нем стоял какой-то продолговатый ящик мучительно-знакомых пропорций... Гроб? Это мне? Ложиться? Да, затейливый сервис! У них, что ли, тут еще и крематорий, древнейший в мире? «Увидеть Париж и умереть?» Но у меня, в общем, другие планы. Но главное — Кузя абсолютно равнодушно смотрел на этот сумасшедший дом. Скрипуче запела дверь холодильника, и с огромным усилием, «по частям», оттуда вылезла наша огромная посудомойка — с лицом абсолютно равнодушным и даже сонным. С диким усилием (но не меняя при этом выражения лица) она вылезла на четвереньках в кафе, добралась-таки до гробика и скинула крышку. Пора? С отчаянием я глядел на Кузю, но он не реагировал. Друг!

Посудомойка вдруг стала со звоном и грохотом сбрасывать в гроб вилки и ложки со столов — так, кажется, и невостребованные по причине дороговизны. Она сгребла и вилки с моего стола. Означало ли это, что кафе закрывается? Всего шесть часов вечера! В семнадцатом веке, очевидно, так было принято. Но зачем же ей было сидеть в холодильнике?

Когда посудомойка стоя медленно погрузилась вместе с гробиком в тартарары и дверка в полу захлопнулась, Кузя наконец перестал притворяться, будто ничего этого не видит или что в этом нет ничего удивительного.

— Да! — закричал он. — Да! Но ты это все превращаешь в абсурд!

— Я превращаю?

— Да, ты! Это вовсе не холодильник под баром — это вход на лестницу в подвал, где у них кухня! Семнадцатый век! Это не какой-нибудь современный бар! Под ним — холод и мрак! Казематы!

— Так я ничего... Я за!

— Нет, ты «чего»! Ты на все смотришь... своими глазами!

— А чьими ж еще мне смотреть?

Кузя сунул бармену какие-то деньги, и мы пошли. Притом посудомойка могучим своим торсом явно теснила нас к выходу и захлопнула дверку, едва не прищемив мой плащ.

Слегка оплеванные, мы вышли на простор реки.

— Ты обязательно все испортишь! — вопил Кузя.

— Но при чем здесь я? Я даже пальцем не прикоснулся!

— Ты и без пальца можешь! — в бешенстве орал он, примерно как сумасшедший у стойки. Потом все же замолчал, перевел дыхание. — Ты не хочешь принимать эту жизнь.

— Почему же? Хочу. Даже занес ногу на высшую ступеньку. Сотрудничаю с тобой.

— Это так ты «сотрудничаешь»? — Он снова взвился: — ...Да я сотни раз бывал здесь — правда, с приличными людьми — и не видел все это время ничего подобного.

— И гроба? — спросил я.

— Это не гроб! Это ящик для посуды! Ты все превращаешь в фарс!

— Но согласись: ты тоже увидел гроб?

— Исключительно благодаря твоему присутствию.

— Да-а... — расстроился я.

— При этом ты совершенно не реагируешь на важные социальные проблемы. Они не касаются тебя!

— Ну... давай их, — проговорил я без особенной охоты.

— Ты даже не понял, что это не женщина.

— Вообще, мне показалось, что это не женщина! — с энтузиазмом, быть может, фальшивым, подхватил я. — ...А кто?

— Нет. Это женщина! — с изуверской усмешкой произнес Кузя.

Опять двадцать пять!

— И что же? — уже чуть устало поинтересовался я.

— Это женщина...

— Так...

— Но это мужчина!

— Хорошо!

— Что хорошего-то? — возмутился Кузя.

— Ну, я думал, что да?

— Ты издеваешься?

— Нет.

— Это транссексуал! Он сделал операцию по перемене пола!.. Был мужиком — стал бабой! Просек?!

— Да.

— Что ты все «да-да-да»?! Все, — сказал Кузя. — Честно говоря, я устал. Давай выпьем по-нормальному.

— Давай.

Мы просунулись в какую-то каменную щель и сели там на круглые табуретки. Выпить «по-нашему» нам не пришлось, но кое-что мы все-таки заглотнули.

— Ну понятно, — примирительно заговорил я. — Видимо, работал он вяло, и его хотели уволить — и тогда он резко сменил пол. И теперь его уже не достать — находится, как редкое существо, под охраной. Так?

— Ни в коем случае! То есть да. Но человечество должно поддерживать стремление людей к самоопределению, чего бы им это ни стоило! — Он снова искусственно воспламенился. — Любой ценой! Если б ты знал, какие уходят на это деньги... разные фонды вкладываются в них! Смена пола — залог успеха! Порой единственный вариант...

Он как-то сник. Да, попал Кузя в переплет.

— Да... У нас это было вступление в партию, — пытался поддержать его я.

— Что же ты не вступил? — язвительно спросил Кузя.

— Пролимонил!

— Но, мне кажется, смена пола — это все же гуманнее, — неуверенно Кузя предположил.

— Думаешь?

Мы затихли. Зашли в тупик?

— Так у меня есть про это сюжет! — вдруг вскричал я радостно. — На моей голове все это произошло! У меня на потолке! Если забашляете — отражу! Как французы выражаются, «от купюр»!

Но он почему-то не обрадовался.

— У тебя все есть! — презрительно Кузя сказал.

— Так варюсь во всем. Разве ж это плохо?

— И кто забашляет тебе?

— Ты же звал!

— А ты знаешь, кто выкупил наше издание?

— Ну... так. Слышал. Два бизнесмена какие-то.

— Два секретаря райкома комсомола, второй и третий, из какого-то Ужупинска!

— Зачем им надо парижское издание?

— Это ты у них спроси! А ты знаешь, что требуют наши комсомольцы? — снова вскричал он. Чувствовалось, гнев придает ему силы. — Они... требуют прописать... образ простого труженика! Из глубинки! Это в нашем журнале! Бывшем оплоте интеллектуалов!

— Из французской глубинки хоть? — Я мысленно потер руки.

— Да нет, — мстительно произнес Кузя. — Из российской.

— А что? Можно. У меня есть такой.

— Этот... твой водопроводчик, что ли? — презрительно Кузя спросил.

С какой, интересно, стати презирает? Сам вылез из деревни!

— А что? Он такой!

— Да ты даже понятия не имеешь о том, что нужно им теперь!..

— Да они сами не знают. А я — напишу. Богатырь, из глубинки.

— Ну и как там этот... твой друг-водопроводчик живет? — как бы вскользь Кузя спросил.

Видно, все же тоска по родине гложет?

— Отлично! — вскричал я (опуская, впрочем, некоторые мелкие подробности). — В глубинку уехал. Там у покойной жены брата... Нет, у покойного брата жены бизнес унаследовал.