Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

В один из походов на рынок мы с ней в москательный зашли, и сразу же ноздри ее расширились, глаза засияли. Запахи — словно среди них выросла — восхитили ее.

— Папа! Эти банки купи!

Купили. И она, высунув язычок, страстно мазала толстой кистью облупившуюся табуретку у пианино, вся была в черных кляксах; слава богу, я газеты на линолеум постелил. Табуретка сияла черным, воняла скипидаром... а Настя была счастлива, как никогда!

— А вы думали, я бездарственная? — гордо проговорила она.

Эта фраза ее (как раз, может, потому, что неправильная) запомнилась навсегда.

В ближайший визит к друзьям я вскользь рассказал про это. Кузя захохотал.

— Всё! Женимся с Настькой — и в маляры!

Алла метал-ла молнии.

— Валерий! Что ты сделал с квартирой?!

Да, реакция мамы оказалась не столь восторженной, как мы надеялись. Войдя в дом (приехала из Москвы на побывку), мать сморщилась от едких запахов еще в прихожей, хотя была, как и отец, ученым биологом... однако прежде всего она была хозяйкой квартиры, которую мы превратили, мягко говоря, в джунгли Амазонки.

Кто ж виноват в этом? От каждой новой твари Настя ждала любви! Но черепаха всё время угрюмо пряталась, не хотела общаться, любимый хомячок взял и сдох в цепких Настиных ручонках, пришлось купить двух других, которых Настя не полюбила, резвые амадинки пищали и порхали, на Настю не обращали внимания, только какали... Настя доверчиво тянула к ним ладошку с зернышками, а они ни разу не сели. По Настиным толстым щекам стекали слезы, и мы снова ехали на рынок в надежде на счастье.

— Ты, Валерий, ни в чем не знаешь меры! — строго сказала мама мне, как бы тактично пока не трогая Настю. Та всё равно надулась. Не понимают ее, не сочувствуют! К ней претензии вроде бы не относились, но и с восторгами на нее мама не накинулась. Мамин холод Настя учуяла. Так у них и не сложилось любви.

Зато у нее есть мы, родители!

И в следующий Настин приезд мы почувствовали, что всё это уже обрыдло и ей. Хомячки? Надоели! Только вонь — и никаких чувств. Птички? Уши вянут! Что-то особое только может пронять. Приехали снова на рынок.

— Ну что, Настенька? — пытался развеселить ее. — Теленка не покупаем пока?

Это «пока» — увы, навсегда! Трудно сейчас найти дело, что наполнило бы жизнь смыслом, а также достоинством. Теленка тут пасти негде! Жизнь проходит мимо, в каком-то бреду.

— Смотри, папа!

Да. Это сильно.

Огромный какаду! Почти с Настьку. И клетка — дворец!

И что-то вещает на своем древнем языке. Уж если и он не принесет счастья...

— Говорит? Ну, в смысле — по человечески? — я спросил.

— Схватывает! — гордо сказал хозяин, по виду сам попугай.

Мы с Настькой переглянулись. Спасет нас этот последний шанс — или всё рухнет? Мне решать. Не покупать? Чтобы потом упрекали — лишил последней надежды?

— Берем!

Азарт порой опережает разум, особенно у меня.

Может, Настя научит его говорить? — скакали мысли. И сама заодно научится? По-испански и по-английски. Какой язык для попугая родной?.. Короче, все надежды на светское воспитание повесил на попугая. Гувернера нашел! Как раз на гувернера похож, в зеленых штанишках. «Француз убогий», как писал поэт...

Орал, пока его везли, и когда привезли — тоже. Раскаялись уже! Наверное, красотой этой в джунглях надо любоваться? Да, не всем порывам надо подчиняться, как-то надо соразмерять. Выпустить его на свободу? Замерзнет. Тут не джунгли его! Загнали себя в тупик. Погорячились!

И Настька — серьезная она у нас! — взяла ответственность на себя.

— Наверное, просит, чтобы из клетки выпустили его?

— Ну... не знаю.

И больше не успел ничего сказать — Настька решительно шагнула, с некоторым усилием вытащила задвижку, открыла дверку. Хотел ее за руку схватить! Так почему не схватил-то? И сразу какой-то цветной ураган, с дикими воплями — и Настин крик.

Оторвать его? Вместе с Настиной щекой? К счастью (?!), у пианино стояла длинная пятилитровая банка с водой и отсаженными для унитаза гуппиями: вылил на попугая. Тот, возмущенно вереща, полетел через комнату (всё распахнуто было), посидел на перилах балкона, встряхиваясь, и улетел. И не очень-то искали!

В больнице Настину щеку зашивали час.

Притягиваем мы беду своей излишней горячностью. Желанием сделать сразу, несмотря ни на что! Пока в больнице сидел, с горечью вывел это сходство — Настьки и себя.

У отца на селекционной станции я решился поехать с местными парнями в ночное — из стеснительного городского мальчика сразу атаманом стать! Они проучили чужака: усадили, подначивая, на абсолютно бешеного Буяна — тот сразу же скинул меня, при этом я попал ногою в уздечку и вынужден был скакать рядом с ним, он на ногах, а я на руках, и он всё изворачивался, норовя жахнуть подкованным копытом мне в голову. И таки попал! С тех пор я, видимо, плоховато соображаю... Но дочка-то моя?! Зачем «наградил» ее этим?

...Потом мы, правда, сочинили с ней стих. И этим я, кажется, доказал ей, что слово выше всего, побеждает невзгоды — и даже использует их!

— Если купишь какаду... Ну, Настя!

— Не знаю, папа! — пробасила забинтованная голова.

— Если купишь какаду... Будешь жить ты...

— Как в аду? — догадалась Настенька.

— Молодец!

И мы засмеялись. Слово побеждает всё. «Жизнь удалась!»

— ...Что вы сделали с ней?! — завопила бабка. — Больше я вам ее не отдам!

...С годами шрам слегка заровнялся, но остался навсегда. Особенно когда она нервничала (а нервничала она всегда), краснела, шрам, похожий на молнию-застежку, проступал, белый, и она чувствовала, что все на него смотрят — и всем неловко.

Всё. Теперь Настя только наша. Поставили на ней свое клеймо — и нам за нее отвечать.

Канарейка Зося прыгает с «качели» на звонкие прутья клетки и обратно. Переживает! После всего зверинца, который прошел через наш дом и постепенно весь, к счастью, передох, наконец-то как награда за наши страдания появилась Зося — золотая подруга, сгусток счастья и любви. Ликует, когда Настя подходит! В панике, когда Настя уходит. Каждое расставание приводило к слезам — и решено было отвезти ее с Настькой в Петергоф: зачем рушить счастье?!

Дремучие дед и бабка, естественно, встретили Зосю в штыки.

Бабка надулась, как мышь на крупу, дед, раскрасневшись, срывающимся голосом кричал: «Немедленно заберите ее обратно! Здесь вам не базар!» И вот теперь, придя с работы (даже раньше стал возвращаться — спешит!), аккуратно вешает пиджак в шифоньер и, оставшись в жилетке и галстуке, направляется к Зосе. Лицо его светится.

— Зосенька! Ну, как ты тут без меня?!

Зося, пару раз вежливо свистнув, совершает звонкий прыжок с «качели» на стенку — показывает, что радуется встрече.

— Ох ты Зосенька ты моя!