Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?

— Этим людям, — второй уже раз термин такой, — нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.

Такой тонкий и доверительный разговор — он был явно в этом уверен — должен был полностью очаровать меня... но я очаровался не полностью.

— Но если бы они не жили там, мы, — хотел грубо сказать «ты», но не решился, — не могли бы жить здесь.

— Полностью с вами согласен! — Он развел руками: мол, о чем тут спорить?

Она, однако, недолго терпела его «соло».

— Скажите, вы любите живопись? — жестко спросила она меня. Экзамен?

— Обожаю! — воскликнул я. — Особенно Раннее Возрождение, Джотто!

На мою любимую тему вышла!

— Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, — довольно сухо назвала Ланского (хорошо, хоть Гуней не обозвала!), — сказал, что вы замечательно пишете.

Быка за рога!

— Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую... Вы в общежитии? Я вам позвоню.

Повод для встречи? Или — на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже вроде шли неплохо — гогот в доме нарастал.

— А можно, мы с Пекой напишем? — пробормотал я. Соавтора не могу бросать!

Она резко поднялась.

— Что-то стало холодно! — произнесла и пошла в дом.

Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.

— Ну ты, Пека, липкий, как плевок! — восторженно говорил хозяин. — Будет тебе насос.

При слове «насос» лицо ее исказилось.

— Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.

— ...Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали...

— Это ты уже говорил.

Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы.

— Дед его кожемякой был...

— Но твои дети кожемяками не будут! — вдруг вырвалось у меня.

— Думаешь? — Пека и сам это чувствовал, потому и горевал.

— Уверен. Зачем ты так долго про насосы там говорил?

— Так думал: после насосов — к ней.

— Надо было, видимо, в обратном порядке.

Да, тупик.

— Ну, а как тебе Гуня наш? — спросил Пека.

— Ну... — я старался быть осторожным. — Знающий человек.

— Прям в ж..е лампочка! — Пека вспылил.

Вечером кто-то постучал в нашу каморку. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.

Прекрасная комендантша!

— К телефону, — надменно проговорила она.

— Меня? — произнес Пека.

— Вас! — Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.

Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд... Похоже, звонок — лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни — все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня... Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге ни к чему.

— А где телефон-то? — спросил. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок — спасительный? Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.

— Алло! — на всякий случай радостно сказал я, схватив трубку.

— Ты куда ж запропал?

Мама! Правильно я не свернул в сторону от телефона!

— Еле тебя нашла.

Все время экзаменов, до последнего дня, жил я у них, в двухэтажном кирпичном флигеле, в глухом, заросшем полынью московском дворе. Там и бабушка жила, и тетя. Теперь и мама с моей сестрой и мужем ее там, внучку холит. А я вот повелся за Пекой и все забыл.

— Ты хотя бы вещи забрал, а то я волнуюсь, что с тобой?

Все вещи мои — ... да клещи. Да, крепко Пека уже въелся в меня!

— Куда опять пропал? Не слышу тебя.

— Мама, у меня все о’кей! Поступил! И сразу — дела. Но заскочу обязательно. И вещи, конечно, возьму.

«Все вещи мои...»

— Тьфу! Это я не тебе. Договорились, зайду.

Вот и отдых! Прошел по Каляевской, во дворик зашел. Сел на дряхлой скамейке у сараев, в невидимом из наших окон углу двора, окруженный со всех сторон зарослями полыни. Солнышко накаляет лицо. Раскинулся на скамейке в блаженстве... Во!

Сколько же я хожу в этот дом? Когда еще бабушка тут жила. Вот о бабушке мы сейчас и поплачем. Последний раз я ее видел именно здесь — шел через двор, и она весело махала мне из окна. С этого узорно-кирпичного флигеля и началась для меня Москва. А без нее жизнь была бы неполной, по-ленинградски скукоженной. Все самое важное — в Москве, тут я, в одиночестве, определял себя. Помню, я приезжал сюда еще школьником — вырваться из мучившей меня школьной, а потом и домашней жизни, где ссорились и расходились мать с отцом. А тут — тишина. Залитый солнцем пустой двор, потом вдруг звуки рояля и рулады знаменитого тенора из соседнего окна. Это не нарушало моего блаженства, напротив, усиливало его. Потом приходила бабушка с рынка, всегда радостная, оживленная... вот человек! «Чего я тебе принесла-а-а!» Стол посреди комнаты, вся мебель в полотняных салфетках с вышивкой, по краям с так называемой мережкой. На диване упругие, с бодро торчащими «ушами» маленькие подушечки с яркими ромбами, вышитыми болгарским крестом. Бабушка таинственно уходит на кухню — «готовить сюрприз», и я снова в солнечной тишине. Рай! Увы, утраченный — бабушки тут больше нет. Вот о бабушке мы сейчас и поплачем — я сладостно чувствовал восходящие слезы. Закинул лицо... и они потекли едкими извилистыми тропками.

Отлично отдохнул! Бодрый, я возвращался к Пеке — чувствую, сил с ним нужно будет еще немало.

— Откуда это ты такой счастливый? — Он завистливо пригляделся.

— Есть места! — проговорил я таинственно.

Пусть не надеется, что съест меня целиком. Скорее я его съем.

— Ну, придумал что-то толковое? — резко спросил его.

— А чаво?

— С тобой все ясно... Глубокий, освежающий сон.

И снова стук в дверку — я уже начал дремать.

Комендантша, кажется, не потеряла надежд?

— Вас к телефону.

— Иду.

Кандидатура Пеки даже не возникала.

— Алло!

— Алло, — дрожащий голос Инны в трубке. — Так вы подумали над моим предложением?

Писать книгу... якобы.

— Конечно!

Хотя если честно — забыл.

— Папа уехал в командировку... поэтому сможем обстоятельно поговорить.

Голос дрожащий, но характер решительный. Быка за рога.

— Сейчас?

— Да.

А как же Пека? Мораль? А как же сценарий?! Сценарий-то глохнет, в тупике! И любовный треугольник — единственная возможность его спасти. Даже советские производственные фильмы без этого не обходились, иначе бы их никто не смотрел. Принесу себя в жертву! В треугольнике скромно отведу себе роль тупого угла. А как моя молодая семья? Сдюжит? Должна! И главное, решать надо мгновенно — это и называется вдохновение.