Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Под честным он, видимо, подразумевал намерение простодушно забирать все деньги за ремонт машин, под которыми ползал Битте...

Так мы же не дали Оче сделать это! Он же видел : все мы были против!

Что теперь делать ему? Предлагайте: вот он весь перед нами, всю душу открыл!.. Надо подумать.

Но все это мы узнали потом — а пока, под чудесное пение Тела, мы домчались до дома. Нас встретил Савва — гордый, все еще разгоряченный:

— Вот думаю я: что бы вы, лохматые, — (действительно, волосы растрепались), — без нас, гололобых, делали? — Савва провел пятерней по своему короткому ежику.

Действительно, если бы не Савва, гости после Очи вполне бы могли приняться за нас! Да, за нас, слишком мягких, потом приходится доделывать другим, слишком жестким... а мы потом еще морщимся!

Вон Кузя, совесть интеллигенции, презрительно смотрит на нас со своей вершины: да, дошел ты (я), с сатрапом побратался!

Отдыхай!

И мы наконец вошли на нашу кухню. И только хотели расслабиться — как на нас коршуном кинулся батя:

— Вы где вообще гуляете столько? Обедать мы будем сегодня или нет?

Все, что тут было, прошло, видимо, мимо него. Главное — поесть и снова — работать. Молодец!

Мы с Настей переглянулись и засмеялись.

...И вот разнесся по дому пленительный запах щей. И мы сошлись на этот запах. И созвали всех соучастников сегодняшнего дня.

Наливайте, мама, щов, я привел товари-щов!

Потом мы улеглись спать. Настя постелила себе в моей комнате, на раскладушке.

— На материнском диване пружины выскочили, как на капкане, — только она одна могла спать на таком! — возмутилась Настя.

Да, мать неприхотлива. Или просто — ленива? Как ей счас спится там?

Я уже погружался в сон, а дочь все читала в углу, при маленькой тусклой лампочке.

— Ну все! — вспылил наконец я... Во всем она так — не чувствует меры. — Хватит читать... тем более в темноте! Глаза спортишь! Спи!

— Сейчас! — недовольно проговорила она и читала, наверное, еще час.

Ну до чего же упрямая! Я вскочил, выключил ее лампочку.

— Все!

— Тебе все равно, что я хочу, — тебе главное, что ты хочешь! — обидевшись, громко захлопнула книгу, гневно заворочалась на раскладушке, пружины натужно заскрипели.

— Ну все! Спим! — миролюбиво проговорил я и закрыл очи.

Я лежал с закрытыми глазами, но не спал... Что-то беспокоило меня... Что-то не так!

Я поднял голову... Так и есть! С заката, между деревьев, шел темно-бордовый свет, и она, повернув книжку, читала. До меня донеслось ее хихиканье.

— Ну все! Хватит! — снова пришлось подняться. — Закат тоже вырубаем!

— Папа! — пробасила она.

— Все! — Я задвинул занавеску. Тьма! Пружины раскладушки протяжно скрипели. — Ну все! Успокойся.

Обидно, что мне, мягкому человеку, приходится все время быть жестким, но иначе, увы, нельзя — иначе все рассыпется!

Я старался ворочаться поменьше, чтобы все вокруг успокоилось. Спи!.. Но нет! Наверное, надо записать эту безобразную сцену, которая только что произошла у нас с дочуркой? К утру забудешь!.. Да не забуду! (Не хотелось вылезать из-под одеяла и из накрывающего сознание сна.) Забудешь! Прекрасно же знаешь, что забудешь! Не впервой. Сколько уже забыл, вот так вот заспал. Поднимайся!

Я тихо поднялся, слегка покачиваясь, разлепляя очи, но не до конца, привычно уже нашарил стол в темноте, бумагу, ручку... и стал писать. Дело привычное. По ночам всегда пишу в темноте... Только утром не все разберешь.

Донеслось хихиканье дочурки.

— А ты зрение не испортишь? — ехидно проговорила она.

Я повернулся к ней, пытаясь поймать в темноте ее взгляд.

— Да, вот так вот! — ответил я. — Читать вредно в темноте, а писать — полезно!

Мы улыбались в темноте, не видя друг друга.

— Что вы там бузите среди ночи? — вдруг донесся сквозь фанерную перегородку голос бати.

— Да так. Полемизируем. Спи! — сказал я.

— Я вспомнил вдруг, — глухо заговорил отец, — как в детстве... Бывало, выгонят меня с книжкой... мол, хватит керосин жечь! А я выйду тогда наружу, приложу книжку к беленой стене хаты — все видно! И читаю, пока совсем не станет темно.

— О! Сейчас пойду попробую! — оживленно приподнялась дочурка.

— Лежи!

Потом мы вроде бы уже засыпали. В мозгу проплывали кадрики дня. Да, может быть, со святым Мефодием ему не сравняться — но денек тоже вышел ядрен!

Снаружи раздался уже знакомый, привычный грохот. Я высунулся. Так и есть: снова Битте ссыпался с лестницы.

— А сегодня у нас что? — поинтересовался я.

— Магнитная буря, — сухо пояснил он.

В это утро я проснулся от бряканья на кухне. Батя лютует? Намекает, что хочет есть? Похоже, все не так, я прислушался к продолженью — тут было какое-то другое, веселое бряканье, журчащее непрерывно, словно ручеек. А, это Настя переставляет посуду! Живет у нас уже третий день — и как хорошо! С ней и я впервые по-настоящему почувствовал лето. И гуляли, и к Нонне ездили в больницу, а вечером даже поймали на удочку рыбку, которую тут же отпустили: посмотрим, как эта рыбка себя покажет!

С таким бодрым настроем я встал и даже дважды присел, изображая зарядку. Не только же одному бате прыгать и приседать. У меня сил на гимнастику почему-то нет, а он прыгает каждое утро — стекла дребезжат! Здорово вообще живет! Ни за что на свете по-настоящему не волнуется. Гимнастика, еда, труд. И не представляю, что может его заставить отказаться от обязательной ежедневной прогулки. И лютует он только тогда, когда путают его планы. А так он — сама выдержка. Наверное, и надо жить так аккуратно? Я точно уже знаю: если из батиной каморки доносятся глубокие вздохи, значит, делает зарядку. Другие причины глубоких вздохов он отметает. Только зарядка!

Я тоже буду так жить!

Я бодро присел еще раз, напялил перед зеркалом улыбку и пошел. Глянул на церковный календарь у двери. Так... Сегодня шестое июля... «Святая Аграфена, канун Ивана Купалы. Положено утром париться в бане, купаться до позднего вечера с песнями и играми. Заготавливать веники».

Точно. Вот так и буду жить, только прелестями. Почему нет?

«На Аграфену хорошо сажать репу. Репа, посаженная на Аграфену, особенно крепка».

И я буду крепок, как репа!

Сияя, я вышел на кухню.

Настя была веселая, румяная, совсем не такая, как приехала сюда, абсолютно измученная. Жизнь на воздухе, несмотря на все здешние ужасы, ей к лицу. Батя был уже за столом, не брякал, но сидел мрачный... Да, видимо, насчет вздохов только во время зарядки я не прав.

Настя ставила в стеклянную банку вымытые, пускающие зайчики (давно их такими не видел) ножи и вилки. Молодец!

— Всем привет! — Я, сияя, уселся.

Батя не ответил. Решил повредничать? Ну что ж — схлестнемся, батя! Могу!