Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Настя положила каши... Вот это каша! Отец ел молча, глядя куда-то в неизведанное. Пока, к счастью, настроение Насте не испортил... но испортит, если будет такой!

— Сегодня рано утром... — медленно проговорил он.

Долгая пауза. Интересно, жевать нам можно — или лучше подождать? Ладно, подождем. Хотя, в общем, мысль его понятна: он встал рано, как и положено труженику, а мы позорно спали. Что дальше?

— Я встал — вы еще спите...

Ну, это мы уже поняли.

— Решил на рынок сходить...

Это похвально! Но что-то не видно, чтобы он что-то купил... ни луковицы, ни морковки! Ходил, видимо, с целью научного изучения, как всегда.

— Так вот! — заметив мою ухмылку, припечатал гневным взглядом. — Посмотрел!

Тоже дело.

— И что я увидел?

...Лекция, видимо, на час. Каша остынет. Зачерпнул, медленно, вежливо поднес ложку ко рту. Так можно?

— Продают уже картошку. Свежую... Хорошую! Гладкую, розовую...

— Ну вот — а ты не верил в фермерство! — бодро произнес я. Надо перехватывать инициативу — не то завтрак затянется до ужина, а хотелось бы еще заняться кое-чем.

— ...И почти на всех лотках табличка — специально пишут, чтобы покупали: сорт «Невский»!

Тут уже была настоящая пауза. Как-то он никогда об этом не говорил. Казалось, уже и забыл... «Невский» — сорт картошки, очень удачный, выведенный его покойной женой Лизой, погибшей прошлым летом под автомобилем. С тех пор он никогда об этом не говорил, и вдруг — сегодня. Годовщина? Да нет, она в августе погибла.

— Вот так! — проговорил он в полной тишине (даже птички умолкли). — Лизы нет уже на свете — а сорт ее всюду продают!

Я подумал сперва сказать что-нибудь вроде: «Но это же хорошо, когда после человека остаются его творения — тем более такие наглядные!»... Но не сказал. Все это пустой звук! Умершему от этого навряд ли легче.

Мы с Настей долго молчали, потом осторожно начали есть.

— Я вот думал сегодня ночью...

Ложки снова застыли в неподвижности.

— ...Мозг после смерти сколько живет?

— Не знаю... несколько минут, наверное, — пролепетал я.

— О чем я все время думаю... и простить себе не могу, — проговорил он. — Когда я прибежал... а она на асфальте лежала... Может, она могла еще меня слышать? А я — ничего ей не сказал!..

Пауза. Да-а... Выступил батя! Разбередил всех нас — у Насти даже ложка задрожала, а сам он, похоже, уже успокоился. Спокойным движением, уверенно вытянул руку, пощупал бок чайника — горячий ли? — как это он, собственно, делает всегда.

Потом он, низко пригнувшись, словно принюхиваясь, стал что-то разыскивать на столе.

— Ч-черт знает что! При Нонне был порядок, все стояло на месте, а теперь ни ч-черта не найдешь!

— Слушай! — Я быстро, с улыбкой повернулся к Насте... Срочно надо что-то сказать, чем-то отвлечь, пока не поздно...

Поздно! Она глубоко вдохнула, удерживая слезы, но слеза уже покатилась по ее круглой щеке. Она выскочила, задребезжав стулом. Надо за ней.

— Слушай, ну извини его, а? Старый человек, загрустил!

— Грустить можно никого не обижая! — резко задрала голову, но слеза уже выкатилась и из другого глаза.

Я заглянул на кухню: отец задумчиво пьет чай. Как же мне сделать тут нормальную жизнь? Невозможно. Хоть я пытаюсь. Но окромя меня — никто! Я почему-то должен все терпеть и улыбаться — а больше никто даже и не пытается что-то улучшить, наоборот — все норовят сделать как можно хуже! Неужели так надо?

— Ну, понимаешь, — заговорил я, — пришли к нему тяжелые мысли...

— А у меня, — она резко повернула ко мне заплаканное лицо, — у меня, думаешь, нет тяжелых мыслей? Может, только такие и есть! И все равно я приехала к вам, улыбалась, как дура, все делала — перемыла вековую вашу грязь... А он... руку не может протянуть за кружкой... сразу обвиняет!

— Ну... он не нарочно!

— И я не нарочно!

— Ну ладно... пошли помиримся! — Я обнял ее за плечи.

Когда-то и моя выносливость кончится!

Настя вывернулась из-под руки:

— Нет! Все! Сейчас схожу на озеро, немного успокоюсь — и уезжаю!

Ушла. Я заглянул в кухню. Батя тоже ушел.

Я заглянул к нему — раскорячась над столом, увлеченно пишет и даже чему-то улыбается. Забыл, видимо, все, о чем только что говорилось. Молодец! Мне бы так выучиться! Но — не выйдет...

Да-а... А мы еще обвиняем во всех наших бедах кавказцев! А мы сами себе кавказцы! Впрочем, я вспомнил недавний бой в гараже... и кавказцы «сами себе кавказцы»!

Заглянула Настя, уже аккуратно причесанная, с рюкзачком на спине.

— Уезжаешь все-таки?

Она весело кивнула: вся уже в предвкушении.

— А... — Я показал глазами в сторону бати.

Она отрицательно мотнула головой.

И действительно, ее можно понять — он пишет себе, ничего не слышит, — ничего не помнит, что только что было. Захочешь напомнить ему — он удивленно сморщится: «А чего было?»

— Ладно... — Я вышел с ней на крыльцо.

Неужто действительно — «нет в жизни счастья»? И правы те, кто пишет это у себя на груди? Неужели же нельзя ничего сделать.

— Слушай, не уезжай! Зайди к нему... он все уже забыл, уверяю тебя! Нормально поговорите! И все пройдет.

— Нет. Я когда ехала, действительно думала, что все будет хорошо. А он...

— Ну, слушай... Хватит уже! — не выдержал я.

— Это тебе хватит! — выкрикнула она. — Все!

Она сошла с крыльца на дорожку.

— Но пойми... мать же в больнице! — кинул я последний аргумент.

— К матери я заеду, — с достоинством произнесла она, нажимая на слово «матерь», как бы желая подчеркнуть, что «матерь»-то она не забудет — а вот такого отца!.. про него что-то определенное сказать сложно.

Ну и ладно! Моя выносливость тоже не бесконечна!

— Ну хорошо. Пока, — сказал я по возможности сухо.

Она мрачно кивнула и пошла.

Да, с ее крутым характером нелегко. Ей и самой с ним нелегко! Хотя, может, для дел — такой лучше?

Я смотрел, как она поднимается по песчаному нашему переулку.

Вернется ли сюда еще? Это очень важно. Это очень многое в ней покажет! А пока... я смотрел ей вслед. Она поднялась до поворота на шоссе. Обернется ли перед тем, как исчезнуть? Обернулась, улыбнулась, помахала рукой... Ну, слава богу!

В блаженстве, вытянув ноги, я посидел на скамейке, погрелся на солнышке. Заслуженный отдых. Но надо вставать и идти! Устал? Ведь день только начался! Ждет уже следующий объект. А ждет ли? Я встал, огляделся... Хоть бы пейзаж запомнить, а то потом и не докажешь себе, что было лето! Во всех садах шикарные цветы — кроме, разумеется, нашего.

Так. Я отпечатал картину в мозгу... Это я как бы отдыхаю на даче.

Батя писал не поднимая головы. Не реагирует. Никакой реакции! Но постепенно я додул, что это отсутствие всяких реакций и есть реакция, причем довольно резкая. Мол, вам на меня плевать — и мне на вас тоже!

Неслабо. Остается и мне уйти в себя. Но не стоит. Все равно за обедом (который, видимо, мне предстоит готовить) мы помиримся. В крайнем случае — за ужином. Поэтому не стоит занимать мрачностью день. Помиримся с ходу.