Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

В Питере, едва отдышавшись, я узнал, что неугомонная Анна готовит следующую поездку творческой молодежи, на этот раз в Гватемалу, где мы должны как бы заниматься раскопками, а на самом деле — носить оружие коммунистическим повстанцам. Анна летала как на крыльях — остановить ее и что-то объяснить было невозможно.

— Все! Панночку уже не остановишь! — говорил Сашка Бурштейн.

Кстати, она знала, что все заочно называют ее Панночкой, но относилась к этому благосклонно, думая, что ее сравнивают с какой-то прекрасной полячкой шляхетских кровей. К счастью, ей все недосуг было взяться за Гоголя, но то, что там есть прекрасные панночки, она знала точно.

— Прошу, не называйте меня панночкой! Ну какая ж я панночка? — кокетливо говорила она.

Из повести «Вий»! — хотелось сказать порою, но я не говорил.

Однажды, проснувшись дома в необычную для меня рань, из бодрой утренней передачи я узнал, что дома сто шестнадцатой серии строятся уже вовсю!

Надо было на что-то решаться. С такими темпами строительства — мне не уйти! И кто в здравом уме отказывается от Гватемалы? Последняя надежда была лишь на мой не совсем здравый ум. Кстати, стоило заметить, что с этими поездками моя литературная деятельность как-то сомлела, бурные посиделки молодых гениев в Доме писателей на улице Воинова иссякли. Видимо, дело было в том, что все мрачней надвигались тяжелые восьмидесятые годы: мало интересуясь политикой, я чувствовал это нутром. И на бытовом уровне. В том же самом Доме писателей молодые перспективные официантки, разуверившись в нашем финансовом будущем, все тесней смыкались с весьма платежеспособными в ту пору офицерами из Большого дома, расположенного ну просто рядом. Те тоже очаровывались нашими официантками — и нашим домиком заодно — все сильнее. В конце концов нас просто перестали туда пускать. «Проводится мероприятие!» — и стройными рядами проходили военные. Чувствовалось, они слегка побаивались и, шныряя в нашу дверь, испуганно оглядывались на нависающую рядом громаду Учреждения — но легкий риск придает, как известно, дополнительную сладость.

Все! — стоя у двери Дома писателей, закрытой по случаю очередного такого «мероприятия», вдруг понял я. Сейчас — или никогда!

Я стал дергать изысканную дворцовую дверь, отгораживающую меня от положенного мне счастья, захваченного другими. Выглянула молодая и холеная администраторша, отмахнулась ладошкой. Я дернул сильней. Глянув на меня гневно, она метнулась в свой «скворечник» и стала накручивать диск, вызывая, видать, милицию. Все бы и кончилось, наверное, мирным посещением пикета, но тут за стеклом показались сытые, пьяные военные — от сытости и пьянства у них чуть не капало с носа — в обнимку с нашими официантками.

— Ну все!

В ушах послышался какой-то отдаленный звон. Может быть, потому что я вошел боком в стеклянную дверь. Обсыпанный стеклами, как алмазами, я возник перед изумленными гуляками и, схватив за горло одного из них, стал трясти:

— Что ты здесь делаешь? Иди к себе!

Стекла ссыпались с меня с мелодичным звоном.

Полное счастье я ощутил только в милиции, радостно ходил по грязному помещению, предлагая мильтонам продолжить почему-то вставший тут ремонт: «Ну, давайте! Где у вас кисть?»

— Сиди, паря! — Мильтоны благодушно отмахивались.

Но тут явился человек в штатском, весьма почему-то взвинченный, и стал что-то нашептывать дежурному.

Дежурный подошел ко мне, почесывая в затылке.

— Вот так вот, паря, — забирают тебя от нас! Тут мы, как говорится, пас!

Меня везли в темном газике, ликование мое уже слегка уменьшилось, но все равно временами накатывала радость: все-таки ушел! Гул улицы резко оборвался — мы въехали внутрь Большого дома.

— Ждите здесь! — Обращение было на редкость вежливым.

Я сидел, тупо рассматривая табличку: «Следователь Н.Ф. Богорад».

Сейчас я войду туда, и суровый седой мужчина объяснит мне, как надо жить. Я сосредоточился.

— Входите!

Я открыл тяжелую дверь — и зажмурился: кабинет был залит солнцем с Невы, комната была оплетена какими-то лианами, а за столом сидела тоненькая синеглазая девушка и смотрела на меня.

— Наконец-то! — радостно воскликнула она.

Что — «наконец-то», подумал я.

— Как я рада, что вас привезли!

— ?!?!?!

— Вы просто герой: давно надо было проучить этих нахалов. Наши мальчики последнее время стали много себе позволять!

Глаза ее сияли. Я жмурился. Гибко согнувшись, она взяла мой протокол с нижней полки. Что-то власть ко мне поворачивается все какой-то не той стороной! — успел я подумать. А она уже рвала протокол...

Эту историю за неимением места я разворачивать здесь не буду, скажу только, что все мои предчувствия сбылись. Через месяц мы гуляли с ней по тому берегу Невы (как раз возле стен тюрьмы, но тогда я не придал этому значения), и она вдруг рывком затащила меня в глубокую нишу и стала расстегиваться.

— Как? Прямо тут? — Я покрылся потом.

Она расстегнула одну за другой пуговицы рубашки и вдруг — запустила туда руку и вытащила... какие-то листки — и, сияя, протянула их мне.

— Господи! — С изумленьем я рассмотрел мои рассказы, затерявшиеся где-то по редакциям... в укромном, оказывается, месте.

— Спрячь! — шепнула она.

— Но у меня... вроде... есть экземпляры, — пролепетал я.

— Зато их нет больше у нас! — воскликнула она.

Надо было бы восхититься подвигом разведчицы, но скажу честно: я устал. Все больше меня тянуло назад, в мою семью, оказавшуюся вдруг довольно уютной, особенно с рождением дочки.

Спасибо советской власти: укрепила мою семью!

Испуганно пометавшись среди двух сил, страстно сжимающих меня, я понял, что выдернуть меня из капкана может лишь третья могущественная сила, имеющаяся у нас... а четвертой и нет.

Третья сила, не уступающая двум главным, — военно-промышленный комплекс, подводный флот, к которому, слава богу, я имею (имел) отношение. Многие кореша-студенты занимают теперь посты.

— Ты что? Рехнулся? — обрадованно вскричал Сенька Барон, уже замзавлабораторией.

И через какой-нибудь месяц я проплывал на мостике атомной подводной лодки, замаскированном под сарай, как раз по тому разливу Невы, возле которого стою сейчас.

А тогда я выплыл на свет из тьмы под Литейным мостом и увидел над водой две громады, два колосса, желающих меня скушать, — Большой дом и Смольный собор. Я подождал, пока медленно движущаяся лодка окажется примерно посередине между ними, и послал тому и другому увесистый — от сгиба локтя — привет.

Потом я сделал шаг в рубку, взял микрофон:

— «Шило», «Шило»! Я — «Аспид-два»!

Аспида им было не взять — во всяком случае, на данном этапе исторического развития... К несчастью, я совсем забыл тогда про тюрьму, проплывающую за спиной. Месть ее подкралась незаметно — и вот я стою под ее стенами, ожидая, когда мне выплюнут оттуда рецензию на мою последнюю рукопись... и Панночка тянет ко мне с того берега свои дивные руки.