Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

— Ты здесь? Я сказал тебе — немедленно домой!

Он застывал, словно пораженный громом... Так вроде прятался, а все равно — разоблачен.

Опустив голову книзу, поджав хвост, он горестно уходил по дороге к дому... и снова крался вдоль лопухов!

— Ну, ты получишь у меня!

Это уже на базарной площади... виновато спрятался за ларек.

И когда, весь уже поглощенный предстоящими тягостными делами, идешь по платформе — он вдруг радостно вылетает тебе навстречу, развеваясь как знамя, и на всякий случай застывает неподалеку, поедая тебя счастливым взглядом, широко размахивая пушистым хвостом: мол, вот как я тебя люблю — не могу расстаться!

— Красавец! Какой красавец! — Хмурые люди начинали улыбаться, обтекая его.

— Ну, молодец, молодец! Доволен?.. Иди!

Иногда видел его еще и из электрички — он выскакивал из чистого соснового леса, пробегая напрямик по диаметру, снова к железнодорожной линии... не всегда, правда, успевая — но я, выехав из-за поворота, глядел в ту сторону всегда: выскочит ли? Замечал, городские дела лучше шли после этого!.. Грех ли это?

Но сейчас он чинно вышагивал рядом, стройными ногами в белых носках, собирая со всех сторон комплименты, сосредоточенно искупая примерным поведением бывшие (будущие) грехи. Знал бы он, что искупление будет гораздо тяжелей!

Еще проходя сквозь калитку, я жадно, почти как Тавочка, всосал запахи: ага! пахнет гнилью и слегка уже — грибами! так! Я снял с частокола целлофановый мешок, наполовину налитый дождем, с темнеющим в середине ржавым ножом... вдруг что попадется? «Грибники ходят с ножами»! Название моего следующего произведения... пока, правда, не знаю, о чем.

И только мы вошли в лес, я стал жадно внюхиваться, как пес: откуда веет?

Но перед Тавочкой, конечно, открылась картина побогаче. Он страстно куда-то меня тянул — и вдруг остановился, застыл, с ходу ударившись о какой-то запах. Потом жалобно заскулил: ну?.. пустишь?

— Ладно! Беги! — Я отстегнул его, и он исчез, как молния, хруст веток недолго был слышен! И снова стал нарастать: кругами носится! Вот выскочил, встрепанный, сгоряча даже не признав, злобно облаял — меня, хозяина! — и тут же, поняв свою ужасную ошибку, мгновенно начал лаять куда-то вдаль, показывая, что никакой ошибки и не было — он сразу облаивал того, дальнего, но коварного врага.

— Ну, молодец... молодец! Беги!

И он унесся. Надеюсь, не навсегда? Надеюсь, эту, официальную, прогулку он не захочет испортить?

Уж лучше бы он ее испортил! Но кто же знал?

Пес продемонстрировал свою преданность... и на этом погиб!

Гулял бы безоглядно — и был бы жив. Явился показать свою любовь — и погиб!

Но, может, оно и лучше — погибнуть именно так?

Принюхиваясь так же страстно, как Тави, я сполз в осклизлый, гнилой, душистый овраг. Где-то здесь что-то есть! — я жадно озирался в овражной мгле. Видимо — на самом дне, в гнилом буреломе.

Я поднял хрустнувший на весу гнилой ствол, ржавый изнутри. Ага! Открылась целая банда желтых, опят, сросшихся пятками. Дрожащей рукой я вытащил из целлофанового мешка ржавый нож, срезал понизу это сокровище, опустил в мешок. Так! Я пошел дальше во мглу оврага, поскальзываясь, сохраняя равновесие. Но дальше ничего больше не было, только комары, казавшиеся белесыми в этой мгле... притом почти бесшумные... лишь результаты — белые желваки — вздувались на руках. Поскольку «сокровище» было выбросить невозможно, я с ненавистью плевал на руки, чесал волдыри ножом... Ну все! Счастье кончилось — надо выбираться!

Плоские желтые свинухи, как летающие тарелки, шли на штурм муравьиной пирамиды, та отплевывалась какой-то белой пушистой гнилью: первые свинухи уже погибли.

Я выбрался на край леса, как раз к свалке... Какие богатства раньше выкидывали — почти целые холодильники, всего с одной отсутствующей ножкой столы.

Ну что — мой юный друг бросил меня?.. я огляделся. Уж лучше бы бросил! Но кто же знал! Я тихо свистнул — и Тави ярко-рыжим костром вылетел из зарослей, страстно дыша, заглядывая в глаза: я ничего! Я только на минутку!

— Ну, ты... притвора!.. Ладно, пошли!

Он пристроился рядом — и мы, являя образен благочиния, пошли по улице.

Мы шли мимо Пашиной калитки: из распахнутой дверки его броневичка неслась песенка про «несчастного Коляна».

С крыльца к нам спустился важный Боб, чистый флигель-адъютант, не хватает лишь аксельбантов!

— Зайди! Паша там кое-что надыбал для тебя!

До чего ж не хочется — но вдруг действительно? Денег нет ни копейки, а скоро проснутся — ежели уже не проснулись — жена и дочь. Что я им предложу? Господи, когда мы только усвоим: не будет от них помощи, только беды!

— Пса не бери!

— Почему... боится? — идиотски торжествовал я.

Я чуть приоткрыл калитку, и нетерпеливый, жаждущий разнюхать что-нибудь новое Тави просунул рядом с моим коленом шелковистую башку и затем уже проструился весь.

Я поднялся на крыльцо и приоткрыл дверь. Пардон, момент интима: пышная блондинка прильнула к Паше, он лениво гладил ее по заду радиотелефоном.

В этот момент что-то пихнуло меня сзади под коленки, и я стал заваливаться с крыльца назад, потом на какое-то время все исчезло — видно, стукнулся головой о кирпичи, воткнутые острым кончиком вверх по краю клумбы.

Очнулся я от наползающего ужаса: по мне, от живота к горлу, передвигалось на хиленьких ножках мерзкое существо — Пашина «тряпичная игрушка», с непропорционально большой головой, тусклыми сонными глазками, но довольно страшной — особенно в упор! — зубастой пастью. Белесое существо с розоватым, почти голым тельцем, с черной пиратской косынкой возле уха. Глазки были настолько тусклые, скучные, что было ясно: вопьется мгновенно, на лай, прыжки, рычанье, как это бывает у простых псов, времени и сил тратить не станет! Загораживаясь, я поднял ладошку.

Вдруг ярко-рыжее пламя налетело сбоку — я увидел рядом с лицом черную, подергивающуюся Тавочкину губу, обнажившую клык... на горле у него что-то висело, похожее на мешочек с мукой.

Господи! Этот успел-таки впиться! Яростный ком покатился по клумбе, только и виден был один Тави, прыгающий, яростно рычащий. Ясно было, что он побеждает: кто еще-то? Того даже и не видать!

Но прыжки все замедлялись, становились тяжелей — и вдруг Тавочка остановился прямо передо мной, опустив башку, — «кулек» продолжат свисать с его горла. И тут я вдруг заметит, что «кулек» не спеша, деловито перехватил зубами поглубже. Тави засипел, задыхаясь. По булыжной морде «кулька» заструилась темная кровь... явно — не его. Он лишь перехватывал поглубже. Господи — кто же так дерется: где рыцарский разгон, роковой романс, исполняемый с легким рычанием, красота боя? Все! Ушли эти красоты, никому они больше не требуются — важен лишь результат, пусть абсолютно некрасивый, — кому это нынче нужно? Молча задушит — и все! Я выхватил из кулька ножик, полоснул по белесой шее: рядом с ошейником проступила кровь.