Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

— Молодец, Настенька! — сладко проговорила мать, я тоже умильно улыбался: любые гримасы, любые речи — лишь бы не делать чего конкретного самому! Нет чтобы спросить строгим родительским голосом: а откуда ты, дочка, вроде бы увлекающаяся переводами, умеешь так удачно делать уколы? Потом, как-нибудь потом... а сейчас — пусть делает!

— Молодец, Настенька! — снова веселея (опять не надо делать ничего трудного), проговорила жена.

— Вот так вот! — Настя выдавила из шприца глюкозу, снова ухватила кусок мяса, потрепала его, помассировала. Пес закряхтел — то ли от боли, то ли от счастья.

— Ну... сейчас я приготовлю ужин! Молодцы! — Жена радостно упорхнула на кухню.

Постояв над успокоившимся вроде Тавочкой, мы тоже пошли туда. Отнюдь не самая комфортабельная кухня — Боб оставил лишь две скрещенные половицы над бездною гаража, — но и в такой кухне, оказывается, можно расслабиться, быть счастливыми. Жена подала нам сардельки — как бы из кипятка, но сохранившие внутри себя слой льда. Потом дочь абсолютно свободно закурила — мы не сказали ни слова: ее сила!

Она же, докурив, размазала окурок по блюдечку и пошла к нашему Тавочке. Я — чего никогда раньше не делал! — как бы помогал собирать посуду.

— Ой! — послышался Настин крик. Мы кинулись туда.

— Ой! А где же пес? — удивилась жена.

— Ушел, — хмуро пробормотала Настя.

— Но это, наверное, хорошо! — весело проговорила жена.

Веселье, оказывается, не всегда бывает самой подходящей субстанцией!

— Снова, наверное, носится со своими красавицами! — взбадривала нас жена, но взбадриваться почему-то не хотелось.

Мы сидели на высоком крыльце, отмахиваясь от туч комаров. Тучи! Тучи! Налетели буквально за день! В августе вроде бы их быть не должно? Много чего быть не должно!

По тропце вдоль ограды маленький лысый человек тащил упирающуюся козу на веревке... говорят, бывший знаменитый профессор... не коза, разумеется, а человек.

— Это не ваш пес там лежит?

— ...Где?

— Там, на болоте.

— Живой? — хрипло проговорила Настя.

— Да не очень, — деликатно проговорил профессор.

Тут и дочь всхлипнула.

— Ладно! — Я поднялся. Хватит прикидываться дебилом — пришел твой час. — Сидите! Я пойду один! Все!

Тропка в болото уходила прямо от калитки Боба. Я шел — все выше вставали камыши, под ногами смачно чавкало... нигде никакого пса! Специально, что ли, прячется? Не любит уже нас? Или ему — уже не до нас?

Был один способ увидеть его через мгновение — где бы он ни находился и чем бы ни занимался. Способ этот, как и многое гениальное, был рожден бедой, предчувствием смерти. В прошлом году, когда ещё у нас бывали бурные застолья, я вдруг подавился костью леща. Хрипя и кашляя, а потом уже — громко сипя, я пытался сделать горлом невозможное — протолкнуть кость... глухо, не поступает воздух. Мысль: через сколько секунд — затмение, смерть? Через минуту? Уже какие-то прозрачные колеса катились перед глазами — видения из другого мира? В последнем отчаянном броске я выкинул себя на край луга — и страшный, нечеловеческий сип (гибнущего динозавра?) вырвался из глотки. Вроде не такой уж он был и громкий — вопли встревоженных друзей вроде бы забивали его начисто, — но Тави услышал. Стоя на краю луга — почему-то на коленях, — я вдруг увидал, как из леса выскакивает и мчится через луг с высоченной травой мой огненный ангел — стараясь как можно выше выпрыгнуть, чтобы заранее понять — что же там случилось?

Развеваясь как знамя, он подлетел ко мне — я обнял его пахучую гриву — и одновременно проскочила кость!

— Молодец! Молодец! Спас меня! — Левой рукой я гладил шелковистую морду, торопливо вынюхивающую, что же здесь произошло, другою рукою вытирал с лица слезы и пот.

После этого, если он был нужен позарез, я научился повторять этот сип — к счастью, без кости в горле. Так было в прошлом году, когда машина была уже загружена, а он не являлся. Я вышел на луг и издал свой предсмертный вопль — и тут же он вылетел из леса!

Несколько раз после этого мы выигрывали у гостей, споря, что пес, не появляющийся сутки, будет тут через полторы минуты!.. жена тоже научилась имитировать этот крик.

Но сейчас — даже этот крик сможет ли вырвать Тави оттуда, где он находится?!

Ох!.. вот он! Совсем в болоте, в булькающей жиже, в высоких камышах. Он лежал, вытянув шелковые лапы и положив на них голову.

Услышав чавканье моих шагов, посмотрел снизу.

О боже! Раньше, бывало, он на бегу с досадой останавливался и сбивал лапой комаров с чудной своей морды. Сейчас он и лапу поднять не мог? Глаза его стали крохотными, были залеплены гноем и комарами. Взял его длинную голову в руку, комаров всех передавил, вычистил глаза пальцем.

— Ну что, любимый?

Он жалобно заморгал.

— Ну? Чего ты тут разлегся? Пойдем домой?

Он смотрел, моргая все чаше, и взгляд его умолял: «А можно, я здесь останусь? Умру, исчезну бесследно?»

— Встать! — заорал я.

Он, качаясь, встал на ноги, превратившиеся в спички. Грудь, ставшая вдруг листом фанеры, вздымалась тяжело. Господи! Мгновенно исхудал!

— Ну, молодец! Пошли. — Я вернулся, почесал опущенную его башку за ухом и, не оборачиваясь, пошел.

Через минуту, не выдержав, обернулся. Пес, голова у земли, бока вздымаются, покачиваясь, шел за мной.

— Давай! Молодец! Иди, иди... Сейчас — мы поспим все вместе — и утром все будет хорошо!

Через минуту, снова оборотясь, я не увидел его на тропке. Где же? Ах вот! Он почему-то вошел в воронку с темно-ржавой водой, лакал вонючую воду, одновременно увязая все глубже — пузыри, лопоча, уже смыкались у него над загривком, — но это, видимо, не волновало уже его.

Так, вспомнил я. Кто же мне рассказывал это? — если пес уже лакает грязную воду — значит, все: точно помрет.

— Фу! — Я выдернул его из жижи и, взяв под мышку — запросто уже помещался — и какой легкий стал! — вынес из болота на улицу, опустил его на лапы. — Иди!

Он постоял, потом зигзагами, головою почти по пыли, пошел.

Вся улица, обмерев, смотрела из-за калиток.

У калитки Паши он вдруг остановился, постоял и, приподняв чуть-чуть голову, тихо зарычал. Помнит своего врага! Молодец!

— Пошли!

Он, шатаясь из стороны в сторону, обогнул дом. Я торопливо размотал проволоку, распахнул ворота. Да — под воротами он уже не пролезет... а как пролезал! Я поднял лицо вверх: самый лучший способ удержать слезы.

Тави подошел к крыльцу и остановился перед ступеньками. Головой — зашевелились жилы — он дал лапе приказ: подняться! — и вместо этого упал набок.

Я взял его под мышку и вошел с ним на крыльцо. Жена и дочь сидели молча: они видели через стекла наш путь. Пес лежал на полу — и вдруг вскочил, в каком-то последнем ужасе. Он сильно дернулся несколько раз, от хвоста до морды, и его стало сильно рвать.