Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Прозрачный целлофановый пакет, забытый женой, выпячивал на веревке блестящую молодецкую грудь, хорохорился. Я спустился с крыльца, глянул в стоящую возле ступенек ржавую бочку с водой. О — весь темный объем занят мелкими светлыми головастиками, неподвижными запятыми.

Я стукнул по ободу — и головастики примерно на сантиметр от края вздрогнули, потанцевали и снова успокоились.

Я дал посильнее — заплясало более толстое кольцо. Схватил обломок кирпича — жахнул по бочке. Затанцевали почти что все, кроме самой середины. Вот оно, настоящее искусство! Вот она, моя команда.

Пакет на веревке начал крутить лихие сальто, все ближе подкатываясь к голой бабе на мотоцикле на пластмассовой кошелке. Сальто, сальто — и к ней под бок! Вот это по-нашему! Я еще немного постоял.

...Пора!

У самого уже вокзала привязался Троха с компанией:

— Эй ты, носатый! Деньги давай!

— Отвалите! Ей-богу, спешу!

На Трохе, кстати, красовался мой свитер «Букмен». Он, значит, теперь «Букмен»?

Пришлось все же быстро подраться.

Перед самым уходом от Боба вдруг послышался скрип лестницы сверху... Дома он, что ли? Решил попрощаться?

Но с лестницы неожиданно спустился абсолютно незнакомый интеллигентный человек — голубоглазый, с русой бородкой.

— Здравствуйте! — приятно улыбаясь, заговорил он. — Последние пять лет я по контракту в Принстоне работаю, там же и отдыхал. Но в этом году не выдержал, приехал сюда. Вот — договорился. Думаю, удастся здесь спокойно отдохнуть.

— Несомненно!

Он стал рассказывать о своей жизни в Принстоне — но я уже торопился. Все! В голову ничего больше не влазит.

— Извините, но я спешу! Доброго вам отдыха!

А тут эти еще алкаши прицепились! Дай денег им — сразу мнение о твоей носатости переменят! Но — некогда заниматься их просвещением.

— Отстаньте, — сказал. — Мне уже не до вас — у меня даже Принстон не влазит.

— Нет, стой!..

Пришлось-таки сцепиться. Обидно, когда твой собственный свитер бьет тебя по лицу. Шмыгая окровавленным носом, ввалился в электричку, и тут же она тронулась! Умен!

В вагоне, кстати, как всегда, оказалось полно очаровательных девушек. Поглядывали с интересом: что ж это едет за отважный боец? То с одной переглядывался, то вдруг другую избирая... Казанова вагона.

На станции Левашове с грохотом ввалилась толпа омоновцев — видно, после ночной работы: «макали» кого-то. Пятнистые робы, пушистые усы, волнующие запахи смазки и гуталина. Девушки все моментально на них переключились. Ну, знамо дело: где уж нам с ОМОНом тягаться! А на меня, кстати, орлята предпочитали не смотреть, хотя факт преступления налицо — разбитая морда. Но чувствовалось, что и им тоже — лишняя работа ни к чему... Тем более, что она уже сделана!

Ну — прощайте тогда. Углубился в свой внутренний мир. Да-а. Вот и отпал еще один кусок жизни. Лучший или худший, пока говорить рано. Но точно, что не худший! Вдруг очнулся: а чего так тихо?

Огляделся — все омоновцы спали, уронив буйные головы на нашивки и бляхи. Девушки, повздыхав, снова ко мне повозвращались. Целый взвод ОМОНа победил!

В городе сразу же навалились новые проблемы... А я еще хулил сельскую жизнь! Идиллия!

Во-первых — батя сразу же позвонил, что в одиночестве он жить не намерен и переезжает ко мне. И, как я сразу выяснил, — со своим багажом.

Мы стояли в его — теперь уже холостяцкой — квартире, и он, потрясая ладонями, восклицал:

— Ну и куда все это теперь? На помойку? Скажи — на помойку?!

За окном уходили во мглу ровные кубы новостроек.

Я, как мне кажется, красноречиво молчал. Куда все это теперь? Вопрос его, если я не ослышался, содержал и ответ.

Эти запыленные кубометры научных книг и журналов, загромождающие коридор и кабинет, далее — грустные плоды зажиточной, как казалось тогда, профессорской жизни: пластмассовые вазы, статуэтки, тяжелые ковры, какие-то почетные грамоты на стенах, блеклые вымпелы, дипломы.

— Это вот снимай...

«Лучшему», «Уважаемому», «За выдающиеся...».

— Ну — а остальное... а остальное?

Я вздыхал. Превращать свою квартирку в музей ушедшей, хотя бы и замечательной, эпохи?

Перевезли, что вместилось.

К тому же — вот уж чего не ожидал: они сразу горячо сомкнулись с моей женой — даже в вопросе перестановки мебели. Жена сказала, что давно уже мечтала все переставить по-умному, но боялась меня. Теперь, значит, не боится! Так что теперь я полюбил вынашивать новые дерзкие замыслы на улицах и мостах.

Я стоял на широком мосту, который скорее часть уютной Исаакиевской площади.

Из-под ног моих медленно выползал плоский экскурсионный катер. Пассажиры щурились, вынырнув на свет после темноты. На самой корме стоял маленький японец, задрав видеокамеру. Увидев меня, повернул ко мне слегка отливающий бензиновой радугой зрачок. И все — засосал меня в свою жизнь, увез с собой.

Все! Уехал в Японию!

Правда, вскоре выяснилось, что уехал я не в Японию, а в Венгрию.

— Но учти: и в Венгрии на конференциях теперь только по-английски, — сказал друг Слава. — Кончилась наша малина!

Мы стояли с ним на приеме, посвященном, кажется, министру из Антарктиды — пораженному, как и все наши гости, таким бурным интересом общественности к нему.

— На английском так на английском! — ответил я. — Эка дела!

— Мне кажется, тебе лишь бы расслабиться! — проговорил Слава.

Но расслабиться не удалось.

Наконец-то я сумел найти место, где абсолютно никому не нужен! Я остановился посреди бесконечного будапештского моста Свободы, свесил голову над огромным Дунаем. Прыгнуть, что ли? Боюсь — Слава не одобрит!

В первый же день я подошел к устроительнице семинара, энергичной седой женщине, заспрошал (разумеется, по-английски):

— Скажите, а где переводчик с русского Ласло Братко?

— Не имею понятия! Может быть, придет. Список участников мы ему посылали.

— Благодарю вас!

Помню, как он обнимал меня на прощанье тогда:

— Большой писатель... огромная морда!

Конечно, можно вспомнить тот хмельной наш путь, заявиться к нему... Но — кем? Исключительно уже в виде «огромной морды»?

Ладно! Где тут она, моя «Путевка в жизнь»? Вытащил из кармана яркий листок, врученный мне у моей гостиницы смазливым хлопцем. Под огромной горой Геллерт, вздымающейся бурыми склонами как раз за мостом, намалеван на листочке полуоткрытый женский рот, и в нем надпись: «Стриптиз “Парадайз”. Фри эдмишн». Это, видимо, означает — «вход свободный». Бесплатно. А за бесплатно русский человек и не такие километры может пройти!

Ветер скомкал мою «путевку» — но я ее расправил, спрятал в карман. Путевку в новую жизнь. Вчера уже, кажется, везде побывал, где делать нечего: в бане, в кегельбане.