Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

— Ша!

Ансамбль, состоящий из четырех лохов в переливающихся костюмах, резко умолк.

Левин повесил микрофон на стойку и взял протянутый ему из зала другой — мохнатый, похожий на растрепанную шерстяную шапку.

— Дорогие друзья! — заговорил он весело и слегка гнусаво, как многие радиоведущие. — С вами снова ваш друг Сеня Левин, президент — и одновременно почетный член, — (Сеня хохотнул), — названной в честь Сени Левина фирмы «Селяви»!

Сеня Левин — «Селяви»... Молодец! Сам придумал?

— Я снова с вами со всеми, кто в пути, кто выехал из дома, или кто едет к дому, или, наоборот, вовсе не собирается домой! Я с вами! Мы снова вместе с радиостанцией «Парадайс», которую, я надеюсь, все полюбили, находимся в самом знаменитом клубе Карельского перешейка «Золотой блин», который работает круглосуточно!

Гусляры вдарили по струнам.

— Рад сообщить вам, что фирма «Селяви» придумала для вас новую мульку. Если вдруг — тьфу, тьфу, тьфу! — забарахлит на ходу ваш мотор, то лучшие! Лучшие мастера Карельского перешейка!..

Битте-Дритте подразумевается, понял я.

— ...в течение получаса наладят вам его. Кроме этого связывайтесь с нами по поводу... мелких недоразумений с ГАИ! Мы будем рады вам помочь — стоит вам только позвонить по моему мобилу — 914-34-14! Смелей, ребята!

Грянула музыка. Левин, придерживаясь за микрофон, задом вперед спустился с приступочки и, позыркав своими гляделками, подошел вдруг ко мне.

— Слушай сюда! — заговорил он быстро. — Сделай мне штуку одну... Ну, песню как бы... чтобы с первого аккорда все просекали, что это я выхожу!

— Ну... тут Чайковский нужен! — воскликнул я.

— Ладно... Бери Чайковского! — рубанув маленькой белой ладошкой, разрешил он. — Главное — слова!

Я и без него знал, что главное — слова! Мысленно прикинул сперва — Первый концерт Чайковского... но — нет! Слишком много надо слов.

Что-то торжественное, но покороче... Ага!

— Пошли! — Я ухватил Левина за локоть. Он как раз посылал кому-то во тьму воздушные поцелуи — и удивленно глянул на меня своими птичьими глазками.

— Уже?

Вот это темп! Чайковскому такое не снилось. Левин пригнул ко мне ухо.

Я шепнул ему — и музыкантам, — что придумал, и Левин весело блеснул глазками:

— Годится!

С первыми же аккордами в зале наступила мертвая тишина. Все, оцепенев, смотрели на сцену... Вот это воздействие! Какому имиджмейкеру это удавалось? Левин, с окончательно выбившейся из порток рубахой, стал дирижировать. Понесся гул... Как? Снова эта песня? Ведь ее же вроде бы запретили, особенно по радио?.. Опять? Что-то переменилось, пока они тут? Лохи запели, торжественно и грозно:

Левин со вскинутыми руками повернулся к залу. Зал взорвался аплодисментами. Дальше пели все, причем с упоением, — видно, здорово въелась эта песня: с явным восторгом исполняют! И слова все знают!

Последнюю строчку, хохоча, тянули дольше всех две красотки, прильнувшие к нашему толстячку.

Я скромно сошел со сцены.

— Вот так... скромно, по-ленински, — сказал я Савве, стоящему у входа.

Тот мрачно усмехнулся.

Вдруг с улицы донеслись какие-то громкие хлопки. Левин кинулся к Савве:

— Это что, однако?!

— Стреляют, однако! — равнодушно пожав плечом, вымолвил Савва.

— А тебе — что?! По ...?! — рявкнул шеф.

— Я сказал: охраняю только зал! Все! — рубанул Савва.

Левин в расстегнутой рубахе бесстрашно нырнул во тьму...

За соснами тлел то ли восход, то ли еще закат, когда мы покидали этот вертеп.

Левин поглядел на длинный, шестидверный, метров десять в длину, белый лимузин, стоявший чуть в сторонке.

— Что-то давно мы на катафалке никого не отвозили! — сладко зевнул Левин.

— Клиентов нет! — в ответ зевнул Савва.

Ну и делами они тут занимаются! — думал я в ужасе — на катафалке увозят!

Но потом, когда мы сели и поехали, из их разговора я понял, что на «катафалке» они торжественно отвозят домой того, кто проиграл в их казино не меньше трех тысяч долларов, — таких «счастливцев» давно что-то не было!

Наконец мы мчались к дому, в приемнике записанный голос Левина повторял: «...по мобилу — 914-34-14!..» И медленно, торжественно: «Левин... всегда живой!»

Я больше был увлечен другим, в конвертике, который сунул мне Левин, пытался расклеить и пересчитать пальцами ассигнации, не вынимая их... Три?.. Четыре!

Я всегда говорил, что одним правильно выбранным словом можно полностью изменить окружающую жизнь, но никогда еще за одно-единственное правильное слово (Левин) не получал так много!

Накупим лекарствий, еды!

Победа ждет каждого, кто ее любит.

Я ликовал. Надо же — так увлечен, захвачен, даже угнетен делами семьи — а вторую ночь подряд дома не ночую!

— А политрук-то наш, похоже, нажрался?! — Савва, не подозревая о том, что я впаял уже его в янтарь вечности, продолжал дерзить.

Чуть не столкнув в кювет, нас лихо «урезал» бандитский броневичок, с бешеной скоростью промчавшийся куда-то к гибели.

— Гробанется — к нам же чиниться придет! — благодушно заметил Левин. — ...Если выживет. А тебе как? — Неожиданно он ехидно обернулся к Савве: — Завидно небось, что братки на поворотах обходят, на такой скорости?

— ...Ничего! — неожиданно возразил Савва. — Мой батя вообще... поначалу на лошадке трюхал... а вся округа стояла «руки по швам»... О, а это что?

Небо вдали — над нашим проулком? — вдруг покраснело. Пожар?

Теперь уже мы обогнали броневичок!

Ага. Пока что не горим... Но близко к этому. В садике возле Ваниной халупы расположились табором дети Юга, громко галдя на своем языке, похоже, ссорясь. Для костра они отламывали доски от дома. Неужто Ваня сам их пустил? Ну, мудила! Самого, кстати, не видно — унесся к другим добрым делам, бросив на нас это? На него в аккурат похоже!

Да, судя по тому, как Кузя, стоящий у своей ограды, умильно поглядывал на детишек, тут все правильно... Для него!

А что там у нас? Все тихо, окна темные... но что-то переменилось! Ага! Ясно. Простыня исчезла с «чернильным ангелом» — символом, так сказать, гуманизма. Детишки сперли? Но зато гуманизм, посмотри, бушует на самом деле, во всей красе: бездомные дети обрели приют!

Вот так... скромно — по-ленински! — Кузя умильно смотрел на них. Ночами-то он на кого работает? Ну ладно. Я подошел.

Кузя вдумчиво глядел на меня, пытливо стараясь понять: можно ли еще спасти этого человека, только что развязно вылезшего из роскошной тачки вместе с Левиным и Саввой — не имеющими с передовой частью человечества ничего общего?.. Детский праздник, кстати, они ломать побоялись: только свяжись с Кузей — опозорит!.. Зевая, разошлись. Я, зевая, остался.