Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Игорек, бережно перегруженный нами на борт, однако, проснулся и глядел на нас презрительно, недоуменно, типа: где я? Видно — сны были слаще! Ничего, мы еще покажем ему!

— Куда же мы плывем — не пойму! — не переставал торжествовать Коля-Толя.

А вот и наш мыс, выгиб, полуостров, и за деревьями дряхлый дом, где жила раньше Никитина мама, а сейчас встречают нас, опершись на решетку, Коли-Толина мама, Клавдея Петровна, и Алексей, если не ошибаюсь, Иваныч.

— Явились? — строгий взгляд бати из-под очков.

Похоже, некоторая напряженность?

— И-и-и, род-ныи вы мои-и! — запела Клавдея Петровна и всех нас спасла.

За время, что мы здесь не были, расцвел пень, выпустив пук алых розг.

В прохладной подвальной квартире, куда нас привели Толи-Колины предки, мы вздрогнули. Толя-Коля! Николай-второй. Брат-близнец, освобожденный нами же из узилища! Смотрел на нас неласково. Как более блудный сын опередил брата и, видно, уже слопал жирного тельца... Уходим?

— И-и-и! Родныи вы мои-и!

Причитаний, во всяком случае, нам хватит с избытком. А там поглядим!

— Ну что? Много наторговал? — стал цепляться батя к нашему другу. — Так угощай гостей!

Напряженная ситуация. Я мог бы сказать, что Коля-Толя, безусловно, наторговал кое-что... но все это ушло на нас, на наше спасение. Мы переглянулись с Федей. Он крякнул. Кто ж нам поверит, глядя на нас? Рванина рваниной!

Вдруг подул легкий ветерок, и откуда-то сверху, с макушки тополя с отпиленными ветками, что-то полетело... розовое... зеленое... Листья? Летели зигзагами, но уж больно заковыристыми... влетели в окно... Деньги! Вместе с мухами, однако, вернулись к нам!

Родители восхищенно переглядывались: добытчик! — а Коля-Толя, главный казначей лосиной ноги, наоборот, вел себя хмуро: деловито сгреб деньги, вместе с мухами сунул за пазуху. Помедлив, как оно и положено, вынул одну ассигнацию, протянул отцу.

— Распорядись, батя!

— Ну так сбегай тогда! — гневно скомандовал отец другому брату, Толе-Коле, раскинувшему тапочки по дивану.

— Да пожалей ты его! — запричитала Клавдея Петровна. — Пусть отдохнет!

— Я сгоняю! — поднялся я. В дверях я переглянулся с Никитой: — А давай считать все это большой удачей?

— А давай!

— Маша! Пробей молодого человека! — в подвальном магазине, пронзенном лучом, крикнула продавщица.

И Маша пробила меня.

...Ночью, на кухне, через десять лет, я пишу это и жадно пью воду: жажда прям как тогда. Рядом вожделел кактус... напоил и его!

...Когда я вернулся, братанов, а также Никиты на месте не было. Не утерпели!

Федя и Алексей Иваныч степенно играли в шахматы.

— Городски-и цви-ты! Городски-и цви-ты! — пели Клавдея Петровна и Люда. Игорек подпевал.

«Я проснулся оттого, что стюард в салоне каюты тихо брякал посудой, собирая ее...» Сколько раз прежде эта фраза появлялась в моем сознании непонятно откуда. Теперь-то ясно — из будущего, которое наконец-то стало настоящим: я проснулся оттого, что стюард тихо брякал посудой, собирая ее! Я открыл глаза: широкая белая спальня с раздвигающейся дымчато-прозрачной перегородкой; бодрящее, чуть ощутимое дребезжание, почти журчание двигателя, еле доносящееся сюда, в каюты самого высокого класса. Я сладко вытянулся на шуршащем, набитом сухой морской травой матрасе; схватил огнедышащих драконов на ярко-синем небесном шелке, накинул на плечи. Шагнув вперед, размахнул перед собой дымчатую стену. Салон был больше спальни и светлей. Зеленые тропические листья отражались на белой коже диванов, утопленных в коврах на полу. И все это плыло по спокойному солнечному морю (блики бежали по потолку) и находилось, видимо, уже за границей; от ярко-оранжевого, явно иностранного, маяка на каменистом островке отходил, тихо урча, такой же яркий катер и шел по лихой дуге к нам.

Стюард, почтительно согнувшись, выкатил никелированно-стеклянную тележку с посудой, прикрыл дверь. Я натянул брюки, свитер и вышел.

Да-а — на просторе было несколько свежей, чем в каюте! Я пошел по широкой, почти пустой деревянной палубе — лишь изредка на белых рейчатых креслах сидели люди, безмолвно вытянув лица к солнцу — желтому, размытому в высокой дымке, но греющему весьма ощутимо — впервые в этом году.

Я заглянул в пустой бар, потом в ресторан, потом не спеша пошел через пустой зимний сад — я-то знал, кого ищу, — но в это чудесное утро спешить не хотелось.

Луша Чуланова — наша новая суперкино-секс-звезда — пригласила меня в этот славный рейс; причем позвонила робко, дрожащим голоском, явно чувствуя разницу уровней, сказав, что, если бы не мое выступление по телевидению о бедственном положении литературы, она никогда не решилась бы позволить с предложением «попытаться сделать что-либо вместе»... Ну что же — попробуем, попробуем. Я в общем-то был настроен благожелательно — но именно сейчас встречаться с ней и с ходу садиться за работу не хотел, — и все словно шло мне навстречу: никто из вчерашних, с кем я имел предварительные переговоры на палубе и в пустынных залах, мне не попался.

А вчера вечером мы с ней сидели в ресторане «Морское дно» и, попивая шампанское, говорили о фильме, который она хотела бы снять по своему замыслу, но совершенно независимо, хотя и на деньги пароходства, и в помещениях этого плавучего суперотеля, называемого простодушно «паромом». Луша была в вечернем платье, строгое колье лежало на ее открытой груди. Мы старались быть незамеченными, но разряженные дамы и господа, наши новые богачи, к началу шоу-программы заполняя зал, сдержанно поглядывали на нас. Как я понял по некоторым ее рассказам, она плыла этим паромом не первый раз и была в некотором роде местной знаменитостью, а, может быть, отчасти и рекламой: вот, мол, какие люди — частые гости на нашем пароме! Что обожают здесь ее, а не меня, я понял сразу — но не расстроился: что делать? Меру своей популярности я уже успел понять, хоть ощущение было не очень приятным.

Ожидая Лукерью, я сидел в «Ореховом салоне». Рядом на упругих кожаных креслах такие же упругие бизнесмены, попыхивая сигаретками, переговаривались о своем кровном и вскользь поглядывали на огромный экран. Я тоже поглядывал — тем более «вскользь», что на экране в этот момент и разглагольствовал — в своей регулярной передаче про нашу культуру (Луша позвала меня под впечатлением предыдущей). Вроде бы никто не увязывал меня с болтуном на экране, но тут маленький, злой, навороченный крепыш — по виду скорее «боец», чем бизнесмен, — нарочито закипая, вдруг вспылил:

— Да что мы эту бодягу смотрим, по первой сейчас — НХЛ!

Я почувствовал, что меня «увязали» и «выступление» носит демонстративный характер.

Крепыш, в желто-зеленом «адидасовском» костюме, в ярости даже подпрыгнул на упругом кожаном кресле, на лету задергав руками и ногами, и плюхнулся назад.