Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Ну, хоп!

— Хоп! — слышалось теперь с каждого стульчика. Это, по-видимому, означало, что все договорились. Я тоже, в принципе, сам с собой уже договорился, можно и расслабиться. Звон бокалов, хохот, женские визги. Ля дольче вита длится день! Впрочем, кому эта шутка покажется сложной, может ее пропустить.

Луша куда-то упорхнула, а передо мной вдруг оказалась литровая бутыль, на которой было написано латинскими буквами «Тарас Бульба», а на этикетке изображен узколицый старик в малахае — ну прямо таежный следопыт Дерсу Узала! Я решил, что разгадка парадокса находится в бутылке: позволил себе один глоток — не понял, потом — другой. Вдруг кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Сладко улыбаясь, стоял Дерсу Узала, собственной персоной!

— Много, однако, читал! — щурясь, не без угрозы, прошепелявил он.

Я понял, что проник в какую-то страшную тайну, и испуганно попятился.

— Нет-нет! — пробормотал я. — Ничего я не читал!

— Это хоросо! — удовлетворенно проговорил Дерсу, он же Тарас, с ним же мы и выпили.

Тут грянула песня — я вскочил со стула: к этой песне я имел самое непосредственное отношение! Музыка, как говорится, народная, но слова к этой музыке написал я. Они предназначались для телевизионной рекламы жвачки и как-то стали народными.

«Если куда пришел ты — суперсперминт возьми, с истинно мятным вкусом, не стыдно перед людьми!» Особенно мне нравилась полная безысходность: «если куда пришел ты» охватывает практически все случаи жизни; если даже ты просто зашел к себе на кухню, значит — уже «куда-то пришел»! Именно благодаря этой всеохватности песня и стала народной. Что это именно так, я снова убедился сейчас — всех воротил и громил словно смыло гигантской волной: поднимая бахилы по семьдесят тысяч каждая, они заплясали, как носороги или, точнее, как шкафы, стриженные под ежик. Женщины плясали где-то в сторонке, «шкафы» в свой круг их не принимали. Особенно мне было обидно за шикарную Лушу: одних драгоценностей на ней... не говоря уже о золотых порточках. Беда! Наверное, совсем другой расклад был бы на подводной лодке, там, говорят, упругие блондиночки в ходу, но — молчаливые. А Луша меж тем страстно увлекла меня в сторону, за низкий столик, и снова стала развивать свою возвышенно-трагическую линию: капитан, влюбленный в горничную, не кончает с собой, а, моля об искуплении, дарит ей бриллианты, истратив на них все казенные деньги, мафия же, которой принадлежит корабль, собирается его убить. Героиня на самом деле любит капитана и, просветленно рыдая, мчится ему на помощь в роскошном «вольво» из роскошного отеля на юге Германии с переговоров... тьфу! То, что она понимает под лирикой, на самом деле — абсолютная мерзость: все должны сначала по максимуму друг другу навредить, намудить, а потом мчаться, давя прохожих! Не врубаюсь я в такую романтику!

— Такова подлинная история моей жизни! — призналась она.

Да я уж понял!.. Более мерзкую историю трудно себе представить!

Тут вдруг, прямо из столика, выскочила крохотная, на тонкой шейке, головка Тохи: «Бе-е-е!»

Луша хладнокровно оторвала это явление и отбросила в сторону... Да-а! Вот тебе и лирика: королева мафии с корнем вырывает возлюбленного.

«Но все это должно быть красиво. Главное — алмазы!» — прошептала она.

К нам внезапно подошел амбал и, взяв ее пальцами за шейку, просипел:

— А тебя, серая коза, мы скоро посадим на кол, и тебе будет с-сладко!

Мне стало ясно, что с местными главарями на этом корабле она тоже финтит. К счастью, загремел канкан, и Луша, чопорно извинившись, запрыгала к сцене, сопровождаемая жадными (во всех смыслах) взглядами толпы.

Канкан с ее появлением расцвел!

«Лукерья! Вставь в попу перья! Теперь я тебя люблю! Поверь — высокомерья я не потерплю!»

Канкан трепыхался перьями, колыхался выпуклостями — и главной, конечно же, была Луша — мастер, как говорится, на все ноги. Всех — в зале и на сцене — стала «постепенно охватывать русская удаль»; такую фразу я прочел в программе одного шоу — сам же ее и написал. Пляс разгорался, и вдруг резко погас свет, и вырубилась музыка — обрушилась тьма и тишина. Со сцены понеслись какие-то вопли и визги, послышались шлепки по голому телу. Наталкиваясь в темноте на столики, я рванулся туда (или не туда?), пытаясь нащупать что-то руками, как при игре в жмурки, но ловил пустоту.

— Зорька... стоять! — откуда-то рявкнул мужской голос.

Я рванулся на звук и оказался в каком-то качающемся коридоре, освещенном тусклыми аварийными лампами. По нему двигалась Луша, которую кидало то назад, то вперед. Она делала перебежки семенящей походкой, поскольку была стреножена существенной для каждого человека частью туалета, упавшей ей на щиколотки. Новым штормовым ударом Лушу кинуло мне на грудь. Она была решительна и бледна.

— Ну, они еще пожалеют об этом! — процедила она.

— Так... куда? — Я воинственно озирался.

— Не спеши! — она блудливо потерлась своей пышной грудью о мою. — Я — кукла сатаны! — и вдруг приблизила ко мне помутневшие зрачки.

Я — орудие мести?.. А почему бы и нет!

— Может, полетаем? — усмехнулась она. Все верно — за ямщиком должен следовать наездник...

Она царственно перешагнула через ставшую лишней деталь туалета, и мы как-то очень быстро оказались в моей каюте.

— О, сатана! — то и дело восклицала она в полете, с необычайным иностранным ударением на первом слоге, что несомненно говорило о ее эрудиции и, не скрою, разжигало самые порочные чувства. Звучало также и «Нох айн маль», как бы обозначающее мольбу: «Еще, еще»... Стоны страдания сменялись воплями восторга.

Неплохо, неплохо... Я в деле ощущал, что уверенно вхожу в стилистику жанра, столь любимого нетрудовыми массами: сексуальные страсти с моральным надломом. Силен, Евлампий, — схватываешь буквально на лету!

Наслаждение нарастало, казалось почти нестерпимым, но... начинался новый виток — еще более нестерпимый: пошли стоны, и острые ногти провели жгучие борозды по моей спине.

— О, сатана!

Это, видимо, уже мне. Я буквально иссякал... истекал, в том числе и кровью, — но остановки, где можно было бы сойти, в этой бесконечной ночи не предвиделось. Опытные сексологи учат: дабы не обмишуриться с этим делом, которое не всем и не всегда по душе, надо переосмысливать довольно однообразные эти движения в действия совсем иного рода, ставить в мыслях какую-то далекую цель. Моя цель — пересечь как можно приятнее государственную границу, не быть сброшенным где-то в нейтральных водах.

Я плыл, укачиваемый темными суровыми волнами Балтики, потом лихорадочно полз по мокрой глине. Колючая проволока бороздила мне спину: проволочный рулон катился по спине... Спасительная прохладца ночи — и снова проволока, на этот раз еще более острая, проникающая глубже и глубже... Все! Судя по восторженным крикам встречающих — дополз! Окончательное блаженство! И тут прямо из стенки над нами высунулась головка Тохи на тоненькой шейке: «Бе-е-е-е!»