Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Надо же, как припекает! За мной — родная, хоть и жесткая, спина, надо мной — перистые облака, тема моей кандидатской диссертации, блестяще когда-то защищенной. Почему бросил?.. А захотел и бросил!

Клошары неожиданно поднялись, весело гомоня, пошли вверх по спуску — и все оставили: матрасы, вино. Во, жизнь! Почему они все бросили?

Я понимал, что легкомыслие мое недолгое — от этого еще более приятное. Сделав сочный глоток, самодовольно оглядел свои штанины и рукава: до чего же я бедно одет — просто загляденье! А в общем-то, если вдуматься, все имею: костюм, пальто для выхода, пальто для дома. Что надо еще?

В знойном мареве на секунду взвился легкий ветерок, и вместе с ним перелетело мое внимание: напротив величественного, как Монблан, Нотр-Дам-де-Пари стояла у набережной длинная баржа; хозяин, свесив ноги, удил с носа рыбу довольно успешно: то и дело серебристый огонек взлетал к нему из воды. Попросить, что ли? Наверняка найдется у него лишняя уда? Долго думал и решил: нет, не пойду. Лучше буду отсюда руководить... Ну кто же так подсекает, балда!.. А вот сейчас мы удачно поймали!

Ляля неприлично громко чмокнула. Я легонько пихнул ее и получил в ответ такой же тычок. Наверно, в эти минуты теплого блаженства я и утратил бдительность. И не жалею об этом.

Ляля, допив бутылку, резко поднялась.

— Ну все! Хватит валяться. Пошли!

Пришлось-таки нам окунуться и в фешенебельные кварталы — авеню Клебер, пляс Ван-дом, рю де Риволи. Сверкающие магазины — «Галери Лафайет», «Леон», «Манкель», «Парфьюм Жифт». Ляля смело, словно в расплавленное золото, входила в зону сияния, уверенно что-то выбирала и выносила частицы этого блеска на улицу — маленький флакончик, перстенек. И снова — сияние, запахи... За мраморными столиками, в пронизанных солнцем разводах сигаретного дыма, среди этого изобилия и великолепия, сидят люди с бокалами и чашками и так спокойно разговаривают, словно во всем этом нет ничего невероятного!

Мы с Лялей зашли в очень маленький, но и очень дорогой, я бы сказал, изысканно-извращенный бутик, а там — белье из черных жгутов, выглядевших на белом теле, как орудие пытки. Я оцепенел от примерки, стоя рядом с Лялей в кабинке, и тотчас сверкнула отчаянная мысль: не для меня вооружается! Откуда такая мысль? Может, чувствовал, что мы дошли до конца, дальше некуда, а потому — это уже другому?

Мотя нетерпеливо ждал нас за столиком «Брассери».

— Ну все — хватит роскоши! — капризно проговорил он. — Пойдем в нормальное место — на рю Муфтар, Муфтарку, как говорят русские!

Там, в каком-то заведении с бычьей головой на стене, Мотя, опьяненный Парижем и свободой, сцепился с каким-то русским чиновником из посольства или какого-нибудь «Станкоимпорта» — узнал его и стал бичевать.

— Возмутительно, — говорил Мотя, с расчетом, чтобы тот слышал. — Нельзя в Париже никуда прийти, чтобы не встретить эти стукаческие морды!

Тот, расслышав Мотину речь и поняв, что это о нем, изумленно застыл с куском сочного мяса в зубах, с руками, испачканными в соусе.

«Ты что, Мотя? — говорил его взгляд. — С глузду съехал? Дай хоть кусок спокойно проглотить! В одной, чай, спецшколе учились! Что несешь?»

Но Мотя не дал. Он стремительно-величественно подошел к метрдотелю, стал ему строго выговаривать, тот, склонив голову с тонким пробором, почтительно слушал. Злобно расплатившись и грязно выматерившись, соотечественник ушел. Мне, если честно, было неловко, казалось, что по линии свободолюбия Мотя явно перебирает. Я надеялся, что Ляля, с ее характером, его одернет, но та смотрела на происходящее с веселым интересом.

С захмелевшим Мотей мы шли по пестрой галдящей улице — и вдруг он вбежал в прохладное, словно морг, темное мраморное помещение.

Долго после яркого света мы вглядывались в полутьму и наконец разглядели огромный пустой зал, бескрайний ковер, на дальней стене — французский флаг, за столом под ним — молодой усатый полицейский в синей форме. Мы стояли, привыкая к полутьме и тишине.

— Если оставаться, то сейчас! — выдохнул Мотя.

Я с недоумением смотрел на него. Что делается! С большим трудом я выволок Мотю, выворачивая ему руки. Мы с ненавистью смотрели друг на друга, тяжело дыша. Я — в роли охранника?! Неплохо устроился! Мне тогда наивно казалось, что я спасаю его. Ляля хохотала.

Потом мы вернулись домой, и я, измученный затейливым Мотиным поведением, да и реакцией Ляли, демонстративно ушел к себе в комнату. Я был в бешенстве, думал: разгулялся, болван! Нельзя ему совершенно пить! Но, может, еще обойдется? Вот дурак! Это у тебя обходится, а люди — взлетают. Мог бы понять, тупица, что Мотя оттачивает грани новой, более выигрышной роли: правдолюбца, борца с режимом, смелого политолога и экономиста, популярного в мире и в стране... Я этого не знал и тупо переживал. Лишь только я забылся липким сном — появилась Ляля.

— Мотю похитили!

— Кто?

— Наши, кто же еще! Ворвались, скрутили запихнули в пикап. Руководил, естественно, тот — из мясного ресторана!

Знал бы я, сколько дивидендов снимет Мотя с этого похищения, — не так бы спешил. В полицию мы с Лялей не пошли. Она знала, куда идти: в посольство, в наше отделение в ООН, Юнеско. Из какого-то нашего «Спермоимпорта» Мотю наконец и выпустили. Он вышел, гордо выпрямился, встряхнулся, как петух, выпущенный из мешка, в котором его должны были унести на рынок. Сначала, естественно, он удовлетворил нетерпение прессы, потом заметил и нас.

— Спасибо, — царственно улыбнулся он Ляле. — Наверное, это лучший подарок, который ты могла мне сделать в такой день!

В какой день? В какой «такой день»? Я встревожился.

— Думаю, мы просто обязаны отпраздновать мое освобождение в каком-нибудь приличном месте! — произнес Мотя так, словно все происшедшее было колоссальным его успехом (как впоследствии и оказалось).

Остановилось такси, и через пятнадцать минут мы сидели в золотистом свете витражей в знаменитом «Гранд Кафе» на бульваре Капуцинов. Официант с цепью на жилете положил перед нами карту фирменных блюд, другой без цепи, тоже почтительно склонившись, карту вин. Мотя капризничал.

— Здесь знаменитые витражи Альфреда Мухи. — Он указал на огромные витражи: трогательно-изящные, светящиеся, в стиле арт-нуово женщины. — Но кухня никакая!

Он заказал только устрицы и шампанское. Устрицы образовали большой круг на огромном блюде.

Впервые в жизни с негромким хлюпаньем я всосал устрицу и застыл с ней во рту, не решаясь проглотить: да это же точь-в-точь соленый вкус!.. Поэтому такая популярность?! Ляля ласково-насмешливо встретила мой взгляд: вот именно, дурачок! А ты не знал?

Осознавал ли я тогда, что это последний счастливый взгляд нашей любви?! Наверное, да.