Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

Естественно, он разыскал меня — как же без этого?

— Ну, поздравляю, друже! — ликовал он. — Безоговорочно — рожать только в воду, без разговоров!

— Кого рожать-то? — хмуро осведомился я.

— Ты что, не знаешь, что у тебя будет сын?! — воскликнул он.

Да, интересно — почему он так возбудился от этой абсолютно фальшивой ее легенды? Неужто у него аппетит только на туфту, только на искусственное, на муляжи — а ничего настоящего, живого он так никогда не видел и не вкушал? Наверное, дело в том, что живое-то как раз склеивать не нужно, склеится и само — без посредников, поэтому он так любит склеивать фальшивое — тут он необходим!

...Да, от рождения своего сына он навряд ли пришел бы в такой восторг! Но на то он и посредник — возбуждает его лишь чужое.

— И от кого же мой сын? — спросил я.

Он принял позу.

— Слушай... не порть высоких понятий мелкой суетой! — отчеканил он... Фраза-красавец! Да, ради такой фразы он не пожалеет и жизни (особенно чужой!).

— Слушай... а к чертовой матери ты не вхож? — поинтересовался я.

...Через три дня я получил аванс, купил пива, пирожков с саго, потом пошел к телефону-автомату и позвонил ей.

— Привет, — проговорил я.

— Привет, — как-то отрывисто ответила она. — Сейчас — только выключу газ.

— Чай пьешь?

— Да нет, хотела отравиться... Ну, так. Слушаю тебя.

— Пирожков хочешь?

— С чем?

— С саго!

— М-м-м! — сладострастно промычала она. — Ну и что — весь в ожидании?

— Ну — весь не весь... но частично — да!

— Сейчас еду.

“Только бы без посредников!” — подумал я.

Через полчаса она вошла в мою комнату, и мы, не теряя времени, накинулись на еду, покончив с едой, накинулись на пиво, покончив с пивом, накинулись друг на друга, покончив друг с другом, кинулись на газеты: ведь интересно, что в мире — две недели прошло!

Потом я ушел в свою кочегарку — она осталась. Когда я пришел с ночной смены, в койке лежал какой-то человечек удивительного, не здешнего оттенка.

— Массаж! — деловито проговорила она. — Сеанс — десять рублей!

— Надо же какой... прямо шоколадный! — Я ревниво поглядел на него.

— Съедим! — Она щелкнула зубами.

Потом я встречал шоколадных все больше, потом вдруг в разгар ночной смены она пришла в кочегарку вдвоем с сумкой — прощаться.

— Ну скажи, только честно, — ты хоть немного еще любишь меня? — куражилась она.

Я молчал. Прикрыв глаза, прикусив губу, она дернулась к топке, но как бы удержалась. Я сидел неподвижно. “Саламандра танцует в огне” — вспомнил я фразу из старой книги. Замелькали вверх по лестнице ноги — она исчезла.

Впрочем, кого не встретишь в аэропорту! Встретил я и ее. Дело было так: накануне меня вдруг разыскал большой литературный генерал, зашел в кочегарку: “Возьми корку хлеба от меня — и запиши там у себя в мемуарах”. Я записал.

На следующий день в аэропорт прибыл настоящий генерал — с кортежем мотоциклистов, с эскортом, весь в лампасах и аксельбантах. Рядом с генералом шла она. Не знаю, стала ли она военной, — не пойму, но плащ у нее был с большими алыми отворотами, а-ля Тухачевский. Я скромно стоял в толпе, в своей незаметной форме старшего кочегара. Она вдруг оказалась рядом, прильнув, зашептала:

— Это все так, ерунда... Просто — генерал этот пишет детские басни, а у меня есть знакомые в журнале “Уголек”, поэтому все эти церемонии...

Я позволил себе несколько усомниться. Глядя в суровые глаза генерала, мало верил, что он пишет детские басни. Скорее — детские басни сочиняет она.

Через неделю я получил открытку из Москвы: “Да, ты недостоин быть отцом моего ребенка! Поиски продолжаются”. Через месяц пришла телеграмма, почему-то из Рима: “Жива. И плету кружева”.

Мартына я тоже встретил. Я стоял в том же самом кафе, кстати, в той же жизненной ситуации, что и вначале.

Мартын вошел внезапно и стремительно, зорко огляделся. Потом вдруг небрежно скинул пальто. Как бы предполагалось, что сзади кто-то должен его подхватить, но никто не подхватил, и оно плюхнулось в грязь. Я внутренне дернулся, хотел поднять, но гигантским усилием удержал себя: может, он специально сбрасывает, чтобы другие поднимали?

— Я кому-то нужен? — капризно проговорил он.

Все ошарашенно молчали.

— У меня шесть минут! — оглядывая неразумную толпу, отчеканил он.

Все молчали. Я не спеша допил кофе, посмотрел на часы.

“Осталась минута”, — подумал я.

Никто не откликался.

— Дай три рубля, — попросил я.

То были трудные восьмидесятые годы — и они только еще начинались: столько мук еще было впереди! Жизнь моя сложилась странно: книги выходили раз в пять лет, и один рассказ в год выходил в журнале “Аврора” благодаря усилиям главного редактора, именно к нему я сейчас обращался. Мой единственный рассказ в год появлялся, как правило, в июне или июле — в эти месяцы, как объяснял шеф, притуплялась бдительность городского начальства.

— Может, — говорил я, — мне взять псевдоним — Попов-Летний, раз уж так?

— Что ж ты хочешь, чтобы я в ноябре тебя печатал? — усмехался он, погруженный в самые глубины политики и потому, как правило, грустный.

Разговор этот происходил как раз в ноябре, в абсолютно мертвом для меня месяце... но есть, тем не менее, хотелось ужасно.

Бросать литературу и возвращаться в инженеры было глупо: быть писателем мне нравилось больше.

— Нет! Три рубля я тебе не дам, — произнес мрачный, длинный редактор, головой уходящий в самые высшие сферы и видящий там нечто кислое, судя по выражению его лица. — Но могу дать триста, — неожиданно улыбнулся он.

— Как?!

— ...Но для этого тебе придется поехать на Саяно-Шушенскую ГЭС и написать очерк.

— Согласен! — воскликнул я.

Деньги я получил в Доме политпросвещения и был поражен не столько суммой, сколько обстановкой — чистые, чинные, полупустые коридоры, холеные, вальяжные дамы, вполне, впрочем, благосклонные... наконец-то я пробился наверх! Теперь не надо быть дураком — и эти славные дамочки будут мне отсчитывать такие суммы всегда! Вон как кокетничают! Не надо быть дураком!.. Впрочем, дураком я уже несколько раз был... Но не в этот раз! Тут я, похоже, ухватил быка, и даже не за рога, а за гораздо более надежное место.

Я пересчитал деньги... Час назад у меня еще не было ни копейки. Вот это жизнь!

Полет был иссушающим — в то суровое время еще не было принято разносить прохладительные напитки.

В самолете все спали (кроме пилотов, надеюсь?).

За иллюминатором простиралась фиолетовая тьма.