Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

За дверьми был уже привычный грохот: Бим бегал за проворовавшимся Бомом с ружьем, крича: “Я убью этого негодяя!” Не желая иметь с ними ничего общего, я принес сюда из магазина рыбку толстолобика, чтобы после работы его съесть.

— Ну все! Чайку — и к станку! — Я поставил казенный чайник на газ.

Еще я взял из-под телефона справочник с номерами всех находящихся здесь, нашел ее телефон — и тщательно вымарал. Ну все — теперь все в порядке. Я сел за машинку.

— Воспаряй, Испаряй, Начинай, Начиняй, Расчиняй, Починяй...

Потом я уже немножко отдыхал, развлекал сам себя как мог:

— Нали-вай! На толстолобика на-падай!

Раздался стук в дверь.

— Нельзя! — выкрикнул я.

Но дверь открылась.

Вошла она.

— Ну что? — Я через плечо повернулся к ней. — Не ожидала, что я снова здесь окажусь? В обморок не падаешь?

— Меня так легко в обморок не повалишь! — усмехнулась она.

Я долго смотрел на нее.

— Не пойму — с кем ты тут?.. с Ездуновым, что ли?

— Да нет... Этот один только раз посетил мою келью, и то стал страстно говорить, что слишком много, кажется, пьет — не знаю ли я, как бросить... На что я горячо прошептала ему: “Вы знаете — я сама спиваюсь!” И все. Вот Петрович — тот время от времени врывается в мою келью, пытается повалить, шепчет: “С-с-с-сладкая, с-с-с-ладкая!”

— Надеюсь, безуспешно?

— А тебе-то что? — осведомилась она.

— Но уж, думаю — не с Мартыном же ты?

— Да уж лучше с гипсовым пионером часок провести! — сказала она.

Тут снова раздался стук. Что за нашествие?

Вошел Мартын — но, увидев Лесю, картинно застыл, откинул длинный шарф, свисавший со свитера, через плечо. Как бы философ, настроившийся на глубокий, сокровенный труд и вдруг увидевший на страницах своей рукописи лягушку, притом, естественно, голую.

— Ну, слушаю тебя... говори, — повернулся я к нему.

— Да нет — ну зачем же? — усмехнулся он. — Надеюсь, мы найдем для наших бесед другое место... и... другое время! — Он обжег взглядом гостью.

Я вдруг вспомнил, где раньше видел его! Я заезжал по делам в один дом отдыха и там видел его — уже тогда он меня просто поразил: закинув шарф, а также ногу на ногу, он сидел у телефона и высокомерно чеканил в трубку:

— Нет... нет... я сказал вам — нет!.. В ближайшие полтора года я буду заниматься лишь письмами Одоевского! Всё!

“Интересно, — еще подумал я, — когда сам Одоевский писал свои письма, имел ли он хотя бы наполовину столь горделивый вид?”

— Кстати! — Мартын картинно застыл на пороге. — Тут мы недавно проводили рейтинг, среди своих, и — должен тебя огорчить — ты на предпоследнем месте!

— Ой! А на последнее нельзя перейти?! — горячо и искренне воскликнул я.

— Видимо, к этому и придет! — проговорил он и вышел.

Да... типичный посредник. Как только видит, что людей тянет друг к другу, обязательно должен вклиниться между ними, и не просто вклиниться, а доказать, что он для них важней, чем они сами — но, чтобы самому никогда ничего не делать. И ведь таких у нас — девяносто процентов, поэтому ничего у нас и не происходит.

— Ну все... пошли! — поднимаясь, произнесла Леся.

— Куда?! — Я ухватился за стол.

— На операцию.

— Как?!

— Так. Дмитрич уже готов. Ты думал — он такое же трепло, как ты?

— Нет, конечно нет... А можно хоть толстолобика с собой взять — подкрепиться во время операции?

— Нет.

Я тяжело вздохнул. Мы вышли.

— А скажи честно... Гридин — хороший хирург? — не удержался я.

— Представь себе! В палатке, посреди боя, зашивал людей. Велит ассистентам своим заткнуть пальцами дыры, какие можно, и начинает зашивать первую, распевая и матерясь. Так что с твоей уж грыжей справится как-нибудь!

Он ждал меня в операционной, задрав руки в перчатках.

— Раздеться! Лечь!

Я улегся.

— Эх! — надавливая на живот, глухо, из-под маски, проговорил он. — Не все складно! Надо бы тебе пару дней не есть.

— А я и не ел!

— Ну да? Так что же, выходит, так тебя и не поставили на табельное довольствие? — Гридин произносил это абсолютно автоматически, явно заговаривая зубы, сам в это время чем-то брякая.

“Да, вот так вот и не поставили! — подумал я. — Получается, что свою душу я дьяволу даже не продал — а просто подарил!”

Потом вдруг быстро задвигалась Леся, кожу мою стало дико щипать — видно, обмалевала меня йодом. Потом она вдруг пригнулась, и через четыре слоя марли нежно поцеловала меня. Что за публичные демонстрации?

Гридин вдруг приблизился к ней и что-то отрывисто шепнул ей на ухо. Честно, я встревожился! Что за тайны от меня?

Потом мне был всажен толстый укол, пошло отвердение живота, хрусткое разрезание... Я уже настроился на долгий стоицизм, терпение, молчание с прикушенной губой, полуотключку сознания — но тут вдруг грохнула дверь и в операционную ворвался Мартын... Ну конечно же — как же без него?! Щеки его алели, очки запотели, шарф, как блевотина, свисал до земли. Он явно переживал нечто большее, чем я, скромно лежащий на столе.

— Заостряя... пропустили! — прерывисто дыша, выкрикнул он.

— Какого Заостряя? — с трудом выныривая из тумана, шевеля затвердевшими губами, произнес я.

— Что значит — какого? — Он с недоумением уставился на меня. — Нашего!

Мне, конечно, было жутко неловко, что я не могу вскочить со стола и броситься с ним в пляс.

— Ах, Заостряя! — хоть и в разрезанном виде, я пытался поддерживать разговор. — А... остальных?

— Ты что же — хочешь сразу все? — Он презрительно глянул на меня. — Так не бывает! Хорошо — хоть Заостряя пропустили! Важный симптом!

...Что значит — “пропустили”? Не думаю, чтобы Мартын ходил с Заостряем наверх. Сам же он — раньше не пропускал, а теперь — пропустил! Но стоит ли так ликовать?! Не изображает ли он специально, что якобы что-то произошло, хотя на самом деле — абсолютно ничего? Не за это ли ему и платят, чтобы он изображал, а мне ничего не платят, потому что плохо изображаю? — смутные, сбивчивые мысли шли в голове...

— Впрочем, тебе, я вижу, не до перемен в обществе! — глянув на меня, высокомерно проговорил он.

...Да уж — не до перемен! Но сквозь стекла был слышен рев толпы. Может, хоть раненого пощадят?

— Тогда, по случаю столь важного момента, я прочту Псалом сорок пятый! — важно произнес Мартын.

И тут он хотел показать, что парит над всеми, осеняет всех!

— Вон отсюда! — рявкнул Дмитрич.

Оскорбленно откинув голову, метя шарфом пол, Мартын ушел.

Потом откуда-то сверху — через вентиляцию, что ли? — в мое уплывающее сознание стал входить равномерно бубнящий голос Мартына:

— Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах. Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей. Пусть шумят, воздымаются воды их, трясутся горы от волнения их. Речные потоки веселят град Божий, святое жилище Всевышнего. Бог посреди его; он не поколеблется: Бог поможет ему с раннего утра!