Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

Никак не мог остановиться. Она схватила свои шмотки, бросила взгляд:

— Как-то в профиль вы мне казались интересней.

Ушла и унесла свои дивные ноги. Это бывает.

— ...Загибай, Забегай, Запекай, Запевай, Запивай, Увлажняй, Усложняй, У... У... У... Ублажай, Угождай, Утверждай, Утепляй, Упадай, Укоряй, Укрепляй, Упрекай, Возникай, Намекай, Закипай, Закрепляй, Заряжай, Заражай, Насаждай, Нагревай, Нагнетай...

Очнулся я от дикого звона — увы, совсем не колокольного. Я поднял голову и смотрел, как в лучах радостного солнца булыжник проламывает стекло в оконце и вместе с острыми сверкающими кусками этого стекла летит прямо в мою голову. Я вежливо отстранился. Осколки красиво усыпали мой свитер, булыжник шваркнул сверху в машинку и, не повредив ее, отскочил и лег. К счастью, мягкий оказался булыжник! Я внимательно посмотрел на него: розоватый, с гранитными блестками, с одного бока впалый. Потом поглядел на окно. Булыжник — орудие пролетариата? Ничего себе — “утро нового дня”. Видно, верующие уже совсем недовольны тем, как мы тут решаем их проблемы. Я хотел было выглянуть в оконце, объясниться, но подумал: запросто может быть, что у них имеется и второй булыжник.

Я временно простился со своими верными псами и двинулся в сторону трапезной. Может быть, сегодня что-то обломится — ведь я же, как-никак, уже вписался в местный процесс — в качестве доказательства даже прихватил булыжник. С начальством у меня всегда устанавливаются, в конце концов, добрые отношения. Помню, с шефом с моего последнего места работы мы дошли до того, что я читал ему в рабочее время свои стихи и он бурно рыдал, утираясь ширинкой (ширинка — расшитый платок, укр. ).

В трапезной, ожидая раздачи, сидели уединенно только двое: Мартын и моя новая знакомая Леся. Но разговор у них был не интимный, а, скорее, напряженный. Мартын сухо кивнул мне, а она даже не повернула ко мне головы, но тон ее изменился на почти угрожающий:

— ...пришел, раскинулся — давай, говорит! Я ему: “Сейчас, хорошенький мой!” Вышла, зашла к нашему лейтенанту Володеньке: “Володенька, — говорю, — разберись!”

Я прислушался: сюжет был явно не про меня, но угрожающая интонация явно предназначалась мне: смотри!

Лгала, придумывала, играла — но за всем этим маячило что-то четкое...

Мартын среагировал неожиданно — как бы искренне, от глубины возмущенной души, — но на самом деле тоже явно играя на меня:

— Как ты могла?! К тебе приходит мужик, одержимый нормальной человеческой похотью, а ты сдаешь его ментам!

В негодовании он даже привстал, откинул волосы со лба благородным жестом.

Ярый либерал, радикал... пока не начался рабочий день.

Тут мое внимание отвлекли еще двое — братья-близнецы, как-то в первый день я на них внимания не обратил, а напрасно. Зато потом полюбил. Они были абсолютно неразличимы, но один из них был главным инженером данного заведения, а другой — его заместителем. И как после я узнал, вся их деятельность заключалась в том, что один из них совершал какое-то крупное хищение, а другой его возмущенно разоблачал. После — наоборот. Бим и Бом.

Например, вдруг наутро выяснялось, что один из них ночью открыл ворота нашего храма, и в них под покровом тьмы въехала какая-то компания на трех машинах — и с помощью бредня они тщательно пробрели имеющийся на нашей территории пруд с недавно впущенными туда зеркальными карпами. Наутро, когда это выяснилось (карпы не пожаловали на завтрак), возмущению одного из них (кажется, Бима?) не было предела:

— Как ты мог это сделать, Андрей?!

Один театрально бьет, другой театрально падает. Потом все наоборот. Но сейчас у них был момент замирения — они мирно и даже любовно беседовали.

Я подсел к Мартыну — все-таки самый близкий мне человек.

Сейчас наигранное его возмущение по отношению к неадекватному поступку Леси как бы прошло и сменилось опять же наигранным как бы восхищением по поводу найденной в какой-то гробнице рукописи какого-то Евтихия Паленого, XVI век.

— Какая свежесть! Какая глубина! — он откидывал голову, снова играя на меня.

Леся равнодушно зевала — ее подобные разговоры, как она бы сказала, не факали. Бим и Бом бодрыми, выспавшимися глазами поглядывали вокруг: что бы такое еще украсть?

Ну, это все понятно: сольный номер Мартына предназначался исключительно для меня — для этого он меня и привез.

Я смотрел на него. Да, вся трагедия таких людей в неосуществимости их желания: сочетать неординарность личности с предельно ординарным, надежным существованием.

Будучи кинорежиссерами, они обычно ставят фильмы о скором и неизбежном конце света — но при этом напряженно следят, чтобы их не забыли выдвинуть в местком.

— Слушай! — Я решительно подступил к нему (ибо своей любимой игрой он может заниматься до бесконечности). — Ты с шефом не говорил насчет меня? Вовсю уже тружусь, наплодил борзых... но не могу же я, даже в монастыре, святым духом питаться?!

Он оценивающе, изумленно смотрел на меня, как бы открывая новые бездны падения (впрочем, это уже было!).

— Да-а... а ты шустрый мальчик! — процедил он. Что он имел в виду — то ли мою безудержную тягу к наживе, то ли некоторые ночные нюансы... Неважно! Главное — ему показать, что он знает все, видит насквозь. Ну ладно! Я шустрый, он благородный... С этим ясно.

— Ну так как... говорил или нет? — Я понял, что его надо загонять в угол, как курицу в сарае.

Он долго снисходительно смотрел на меня.

— Ну так как?! — тупо повторил я.

— Разумеется, я говорил с шефом...

— Обо мне?

— Ну, прямо так о тебе мы не говорили... В основном мы касались некоторых более тонких проблем! Но я дал ему понять!..

Решив, видимо, что и так уже сказал достаточно, он поднялся и встал в очередь за Бимом и Бомом.

— Так что же мне — с голоду подыхать?!

Он только отмахнулся — погоди, мол, со своей ерундой, со своими низменными проблемами!

Тут вдруг дверь в трапезную распахнулась, и вошел Сам.

Все буквально обомлели. По степени обомления я понял, что явление Самого в общую трапезную — явление небывалое: видно, действительно нечто меняется в воздухе, раз так!

Он бодро и оживленно поздоровался со всеми и демократично встал вторым.

— Скажите, — я подошел к нему, — мне стоять в очереди али нет? Дадут мне тут подхарчиться — али как?!

— Ну уж эти вопросы я не решаю! — Он сокрушенно развел руками. Мол, если уж я и такие вопросы буду решать, то где же брать время для серьезных дел?

— Так к кому же мне? — голод разжигал меня.

— Ну уж... не знаю. — Он беспомощно огляделся. — Узнайте где-нибудь...

— Хорошо.

— Стыдитесь, — стыдливо шептал мне Мартын. — Умерьте свой чрезмерный аппетит, хотя бы на людях!

После этого Мартын, отодвинув Бома еще на одну позицию, непринужденно встал рядом с Ездуновым и стал вдохновенно рассказывать о рукописи Евтихия Паленого, который, оказывается, когда-то умерщвлял свою плоть в этом монастыре (примерно как я!).