Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

Я подивился глупости Мартына — зачем он рассказывает такое Ездунову? — Но, к удивлению моему, Ездунов слушал очень внимательно, переспрашивал трудное, а самое трудное даже записывал в тетрадку.

Они покушали, потом мирно закурили. Пьянея от дерзости, Мартын говорил ему “ты”.

Ездунов благодушно улыбался — но взгляд его неотрывно следил за телеэкраном. Тут было оборудовано такое телевидение наоборот: обычно народ смотрит по телевизору своих властителей, а тут наоборот — властители могли смотреть на народ, столпившийся у ворот.

Толпа как-то нехорошо гудела, и булыжники — уже знакомые вкратце мне — помелькивали кой у кого в руках. Отчасти оно и понятно: если бы по своему телевизору они увидели бы “монахов”, весьма обильно трапезничающих здесь, — это вряд ли бы их настроило на добродушный лад.

Ездунов посмотрел на экран, потом перевел взгляд на булыжник, лежащий на столе передо мной (но, к сожалению, несъедобный), потом вдруг перекинул взгляд на вошедшего в зал слегка опухшего после сна доктора Гридина.

— Вот вы бы, два хулигана, — добродушно проговорил Ездунов, почему-то объединяя нас вместе, — взяли бы да вышли туда — чтоб народ мог увидеть, в конце концов, что тут тоже нормальные люди живут, не с рогами на голове!

В голосе Ездунова звучал даже укор — как это мы, проживая здесь, не догадались сделать этого раньше, неужели по-прежнему все надо решать ему одному?!

— Конечно, некоторым уютнее за каменной стеной! — сардонически произнес Мартын, явно выставляя меня (хотя я был за каменной стеной всего сутки).

Но это было неважно. Машина работала.

Застигнутый врасплох Гридин стоял и неподвижно смотрел на Ездунова. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Мне тоже, кажется, предлагается идти? — проговорил наконец Гридин.

— Это дело вашей совести, — неумолимо произнес Ездунов (но почему же не его, ездуновской? Почему-то уверенно предполагалось, что уж с его-то, ездуновской, совестью все в порядке!).

— А как вы думаете — я не понадоблюсь тут как врач? — язвительно спросил Гридин.

— Врач вы — только во-вторых! — сказал Ездунов. Да, он умеет произносить фразы.

— А скажите, мне... можно не возвращаться? — вежливо поинтересовался хирург.

— Мы, — шеф сделал явный нажим на “мы”, — никого не удерживаем!

Надо отдать Гридину должное — после этого он не стал лихорадочно рваться к стойке, вырывать, требовать куски, якобы “на дорожку”. Он повернулся и вышел. Я вышел за ним.

Уходя, я с изумлением услышал, как мой Мартын мерно читал Ездунову куски из Священного Писания... К чему это бесполезное занятие?

— Овечью шкуру примеряют! — Гридин, покуривая за дверью, кивнул туда.

— Ну что? Уходим? — сказал я. — Или... боязно?

— Пока что я ничего еще не боялся, — сказал Гридин.

— А что, вообще, — страшно отсюда выходить? — вскользь поинтересовался я.

— Что значит — “страшно”? — усмехнулся Гридин. — Не пойдем же мы на рожон, как бы они этого ни хотели. Хватит одного булыжника с тебя — не все так удачно падают. Мне твой кумпол чинить — хотя я и хирург — никакого особого желания нету.

— А за свой кумпол вы не боитесь?

— За свой нет, — сухо ответил он. — Потому что я ничего такого не сделал, за что бы им можно было меня не любить. Скорее — наоборот. А вот за тебя как-то неспокоен. Так что пойдем другим путем. Что-нибудь теплое хочешь надеть?

— Все на мне!

— Ну, тогда пошли.

Мы спустились в уже знакомые (приятно знакомые мне!) катакомбы. Я обрадовался: блестящая мысль — отсидеть это смутное время в сауне, но мы молча миновали ее. Гридин, похоже, был, в отличие от меня, человек решительный и крутой.

Мы миновали холодный винно-бочечный коридор — я игриво поглядывал на Гридина, но тот никак не реагировал, сосредоточенно шел.

— Эти его игры с дефицитом: прикормить — отказать — мне вот уже где сидят! — Гридин мрачно провел рукой по горлу. — Прекрасно знает ведь, чтó меня здесь удерживает, так нет — зачем-то эти детские игры с лишением завтрака?!

— А что же вас здесь удерживает? (Совсем мокрое пошло подземелье).

— Ты... здесь меня удерживаешь! — повернувшись, резко ответил он.

— Я?!

— Ты! Завтра будем тебя потрошить.

— А, да!

— Да и тебе хватит гарцевать... знаешь ведь уже, что значит ущемление грыжи — пробовал уже?

О да! Это было в Москве — в разгар игривого разговора на улице вдруг зажало внизу, глаза закрыло плотным туманом. И так, в этом тумане, я шел, скрючившись, держась за живот, пока не увидел вдруг в абсолютно сплошном тумане сияющий красный крест — и только на него уже и брел, очень долго.

О да!

— Вообще-то, конечно... можете здесь квалификацию потерять, — деликатно проговорил я. — Народ здесь все больше здоровый, крепкий. Для поддержания квалификации не лучшее место.

— А ты думаешь, я добровольно сюда попал?

— А нет? Я думал...

— Да нет уж — избави бог! — Гридин сверкнул во тьме очками. — Как только узнал он, что я за врач — а врач я, не буду греха таить, неплохой, — так в буквальном смысле охота на меня началась. Загоняли сюда, как волка, — и, как волка, соответственно, травили во всех прочих местах. Я поклялся себе, что это последнее место будет, куда я пойду, и так и сделали: действительно последнее!

— Как же это так?! — Я споткнулся.

— Обычно — как все они делают: дожимают до конца. На предпоследнем месте, где я работал, — самая хламная, наверное, больница на всем свете... врачей нормальных нет... Может, хоть тут, думаю, в покое оставят меня?.. Но — нет! Не такие тут люди, чтобы своих замыслов до конца не доводить! Уж казалось бы — за что зацепиться? В больнице той врачи пили — не просыхали, с медсестрами жили, больных обворовывали — полный распад. И, казалось бы, я на общем фоне чистым ангелом был. Так нет же — придумали! Сказал я в сердцах старушке одной: выброси это наше дерьмо, скажи детям своим, чтоб венгерский препарат принесли. И что ж думаешь — в тот же день заявление от той старушки, написанное удивительно складно: “Порочит советский строй, пропагандирует западную медицину”. Казалось бы, в наши времена место таким заявлениям в мусорной корзине. Если бы был нормальный коллектив, то посмеялись бы все вместе, поставили бы этой старушке клизму и разошлись. Но откуда у нас быть нормальным коллективам? Единогласно — собрали собрание и единогласно проголосовали: меня уволить! С гневным возмущением выступали — и пожилые, и молодые. А рука — все та же, по локоть все та же рука видна! Так и осталось одно — сюда идти. Приняли как блудного сына... Оказали доверие. Да они еще не такие комбинации проделывают! Это только так... легкая разминка.

Мне стало вдруг казаться, что из этого подземелья не выберемся никогда.

— Куда идем-то? — испугался я.