Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

— Шефа просвещает! — услышал я голос Гридина.

...Потом, на третий день после операции она вошла в мою одноместную палату (тут только одноместные, как в Гонконге!) и ласково проговорила:

— Там этот... Мартын к тебе пришел... пропустить?

После операции было блаженное, умиротворенное состояние... я кивнул. Она нажала кнопку “Вызов”, потом вдруг неожиданно откинула одеяло и прилегла ко мне!

Вошел Мартын и с некоторым недоумением уставился на вторую голову на моей подушке, я и сам, честно, смотрел бы на нее с недоумением, но в данной ситуации это казалось бы притворством — хотя я искренне ничего не понимал!

— Ах! — как бы испугавшись Мартына, вдруг воскликнула Леся, вскочила и, зардевшись, умчалась.

Что еще за комедия?

— Ты, я вижу, неплохо уже себя чувствуешь! — добродушно проговорил Мартын.

“Да как сказать?” — подумал я, но ничего не сказал. После того, как меня вернули к жизни, стоит ли волноваться по мелочам?

— Ну, а ты как? — сочувственно спросил я. — Как сам-то думаешь?.. Есть хоть какой смысл... в твоей деятельности?

— Если хоть на миллиметр... хоть на миллиметр, — голос его сорвался, — удастся сдвинуть мир в сторону благодати... — он сглотнул, — я уже буду считать, что прожил не зря!

Мы проникновенно помолчали, и он ушел.

Загадочное поведение нашей операционной сестры стало для меня более-менее проясняться на следующий день, когда ко мне в палату вдруг резко вошел Гридин, долго смотрел на меня сквозь окуляры, потом сказал:

— Да! Удивительно... И когда только ты успел! Уже, оказывается, трехмесячный срок у нее! Удивительно! — Он покачал головой.

Да — действительно удивительно, особенно если учесть, что я здесь появился четыре дня назад! Да — замечательные люди тут живут! Поэтому понятно, что энтузиазм широких масс по отношению к живущим здесь стремительно нарастал: новый булыжник со звоном влетел уже и сюда, в медицинскую часть!

Дальнейшие события носили драматический характер — Гридин время от времени заходил ко мне и рассказывал... Бравый Петрович, не выдержав подрыва устоев, взлетел на стену, где случайно с тридцать седьмого года сохранился пулемет, и дал низкую очередь над головами осаждающей толпы — все в ужасе попадали на колени. Правда, поступок Петровича получил самое суровое осуждение — сам Ездунов вызвал его на ковер и строго корил.

Потом вдруг произошла новая неожиданность, вызвавшая новый взрыв эмоций у верующих, — но в этот раз взрыв уже положительный: вдруг воссиял образ Богоматери, находящийся в монастыре с восемнадцатого века и в последнее время очень тусклый. Как объяснил мне насмешливый Гридин, воссиял образ отнюдь неспроста: несколько часов подряд повинный Петрович натирал оклад толченым кирпичом и рукавом своей грубой шинели. Воссиял! Волнения за стеной все усиливались, ворота трещали.

— Будут народ запускать — ждут только, когда попы приедут! — сообщил Гридин в воскресное утро.

И вот меня поднял с кровати колокольный звон. Я прихромал к окну — звонил все тот же неугомонный Петрович.

Во двор въезжал кортеж машин, из них, расправляя богатые ризы, торжественно вылезали церковные чины. Впереди, сияя регалиями, шел сам патриарх Аверьян. Хлебом-солью их почему-то встречали Бим и Бом — выглядевшие по этому случаю вполне прилично. За ризами хлынула толпа верующих. Мартын крутился в самом водовороте, христосовался со всеми подряд, сиял — то был день, для которого он жил!

Гости поднимались уже на обитый бархатом помост — тут всех встречал с широко распахнутыми объятиями сам Ездунов. Как и все прочие, он крестился. Потом уверенно басил по бумажке в микрофон:

— Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах. Посему не убоимся, хотя бы поколебались земля и горы...

Так вот для чего были душеспасительные беседы с моим другом!

Грянуло грозное церковное пение — сначала Петрович и несколько военных, потом и вся толпа рухнула на колени. Ну вот, и опять их поставили на колени — на этот раз обошлось даже без пулеметов!

К несчастью, я опуститься на колени никак не мог — разойдется шов! Но ходить — мог. В смысле — уйти.

Я хромал по коридору, потом все-таки не удержался и зашел к ней: она стояла на коленях, но при этом красила губы, глядясь в поставленное на столик зеркальце.

— Все, я ухожу, — сказал я.

Она не прореагировала.

— Противно! — через некоторое время как бы сама себе сказала она.

— Что — “противно”? — взвился я.

— Противно... когда ты вылезаешь... как червячок из скушанного яблочка.

Я оскорбился.

— Да, кстати, — проговорил я, — хотелось бы узнать, кто отец якобы моего ребенка?

Она молчала.

— Хирург?

— На фиг я ему нужна! — с болью проговорила она.

— Но тогда кто же?

Она молчала.

— Так ты что же... Дева Мария?

Она не отвечала.

— Ну что — остаешься? — потеряв уже терпение, проговорил я.

— А что, разве надо куда-то уходить? — не оборачиваясь, холодно осведомилась она.

— Да, я считаю — нужно отсюда уходить!

— И что же — предлагаешь руку и сердце? — она слегка обернулась.

— Вон... гляди, — уходя все-таки от прямого ответа, я кивнул на оконце. — Вон, видишь — там орел летит... или коршун?

— Кобчик! — глянув в оконце, усмехнулась она.

— Ну, если он тебя унесет... будешь хоть махать, вместе с ним?

— Подмахивать, — хмуро сказала она.

Оскорбившись, я вышел.

Я хромал через двор — один прямой среди коленопреклоненных, и именно на меня устремился сочный глас Ездунова — все оборачивались:

— ...Нашлись даже некоторые недобросовестные люди, распускавшие слухи, что у нас тут царская охота, стая борзых! — Ездунов гулко захохотал, его поддержали. — Некоторые определенного сорта руки распространяли даже списки с кличками борзых! Вот эти списки. — Голос его зазвенел. — Теперь вы сами видите, есть ли у нас борзые. Вот как мы поступим с этим пасквилем! — Он с хрустом разорвал листы... хорошая бумага... Ну что же — и я на что-то сгодился.

Я вышел. На спуске с холма меня обогнал кортеж и просветленная толпа, прущая за ним. Все отлично!

Я приехал в аэропорт, чтобы умчаться отсюда подальше, но оказалось, без денег не летают.

Неожиданно в толпе возле буфета я встретил своего друга Миколу — он с ходу заговорил о своем, словно мы и не расставались:

И я устроился в аэропорту в кочегарку. Работать в аэропорту великолепно: ощущение вечного движенья без какого-либо реального сдвига — то, что все мы любим.

Многие промелькнули тут. Вот подъехали две огромные машины, из них вышли Ездунов и патриарх Аверьян, бурно расцеловались и плечом к плечу двинулись к трапу. Как я знал из газет, они летели на всемирную конференцию по бездомным, происходящую в парижском дворце Пале-Рояль. Что они шли плечом к плечу — это не совсем точно: меж ними, конечно же, шел Мартын, как бы переводя слова одного другому и — наоборот. Ясно было, что без него вся эта затея обречена на провал. Возле трапа, однако, Ездунов и Аверьян действительно сомкнулись плечами и вытеснили Мартына — но тот умело сделал вид, что так и было задумано, и тайком (хоть это видел весь аэропорт) перекрестил двух своих неразумных учеников...