Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

— Афанасий Полынин!

Господи! Никогда не слыхал.

Портрет Полынина... мужественные щеки... прямой, честный взгляд... но почему-то сквозь черные очки.

— Необыкновенно увлекательный, правдивый роман...

Встречный поезд, прогрохотав, заглотил часть рекламы — но осталось немало:

— ...Честный, принципиальный хлопец, ненавидящий несправедливость, сызмальства связался с ворами... в восемнадцать лет несправедливо получил срок...

Снова встречный грохот — но, увы, краткий...

— ...Выйдя, долго страдал от всеобщего недоверия, снова был вынужден красть... но потом прозрел, ушел в монастырь. Там совершил групповое изнасилование — дьявольское наваждение, снова сел — и окончательно уже прозрел. Дешевле, чем на складе, — всего десять тысяч.

Я вдруг представил себе, что мог бы съесть на эти деньги, глотнул слюну.

Полынина, что интересно, активно брали. Такой коктейль — святости в сочетании с дьявольскими наваждениями — всех устраивал.

Я тоже потянулся к сумке, но — открывать молнию — пред всеми, мелькать долларами в кошельке? Нет. Афанасий Полынин не стоит такого риска... тем более тут поблизости вполне могут оказаться его ученики.

Гиенский вслед удаляющемуся разносчику Полынина скорбно вздыхал: мол, как все пало! Вышел он вместе с толпой зажиточной интеллигенции в Комарово — зацепился все-таки! — а я поехал дальше.

После ухода думающей части общества в вагоне началось полное безобразие: замелькали бутылки, народ задымил.

Поезд стоял в Зеленогорске три минуты, надо успеть выйти — но сделать это не так уж легко: какой-то щуплый тип, в затоптанных опорках, в грязных брюках с бахромой, вдруг остановился в проходе и неторопливо стал чиркать спичку за спичкой. Именно сейчас ему нужно закурить! Знает, что позади толпа, слышит, что двери уже закрываются, но стоит и неторопливо чиркает: ведь закурить же надо — неужели не ясно? А еще говорят, что мы угнетены! На самом деле — самая свободная страна в мире, делаем что хотим! Где еще возможно такое?

Наконец задымил, вразвалку, неторопливо двинулся, не ускоряя шаг... еле я успел выпасть вслед за ним — и двери захлопнулись. Во жизнь!

Вокзальная площадь Зеленогорска не радовала: обломки ящиков в грязи, обрывки коробок, всюду закутанные сразу на все времена года бомжи, небритые кавказцы, визгливые бабы.

Протолкавшись, я стал пробираться через болото на свою родную Болотную улицу, хотя вовсе не хотелось туда спешить.

Да, навряд ли мы разбогатеем в ближайшем будущем при такой бережливости: прямо посреди болотца валяется плоско упакованный финский ларек — кто-то бросил и забыл, и теперь эта плоскость полюбилась пьяницам. Дед Троха, местная достопримечательность, держит навытяжку руку со стаканом — и вдруг спохватывается:

— О, ет-ить! Вроде бумажник с пенсией в бане забыл!

— Ну? — Бульканье на мгновение прерывается. — Сходишь?

— А ну его на ..! Наливай!

Широкая душа!

Родная Болотная улица извивалась среди чахлых кустов, и вдали все величественнее вздымалась доминанта этой улицы: двухэтажный дом бывшего начальника местного ГАИ Маретина — о “крутости” его даже и после смерти ходят легенды. Зато два его сына, Паша и Боб, полностью отомстили бате за тяжелый характер, приведя некогда величественный его дом в полный упадок: дом был сразу злобно поделен братьями, водопровод уничтожен вообще (поскольку имелся лишь в одной половине), электричество еще теплилось — но зато почти полностью отсутствовали стены — лишь опорные столбы: каждый из братанов собирался со временем расширить располовиненные комнаты в хоромы, но покуда — лишь были сломаны стены. Все это напоминало работы известного русского художника Кабакова, потрясшего своими растерзанными коммуналками цивилизованный мир... Но я пока что по хаосу не стосковался!

С тяжким вздохом открыв калитку, я начал спускаться в ад. С Бобом мы познакомились три года назад, когда он на чудовищном автобусе, свежеприватизированном в мехколонне, перевозил меня с семейством с писательской еще дачи в Репине. Потом, в процессе реформ дача эта перестала быть писательской, и я рассказал об этом в лирическом очерке. Могу сказать, что очерк этот имел сильный резонанс, особенно среди Боба: он явился ко мне глубокой ночью, бледный и разгневанный, с куском газеты в руках.

— Что делают, суки! Так живи тогда у меня!

Я не мог не оценить его порыв: прочитав это уже перед сном, он взволнованно кинулся ко мне — один, собственно, из всех моих знакомых и друзей.

Требовалось только дать четыреста долларов — для расширения нашей — он уже называл ее нашей — комнаты, и эти деньги, на беду мою, у меня тогда как раз были.

Трудясь словно каторжный, Боб к нашему приезду гостеприимно разрушил стены, сохранив лишь террасу и старый пол. Трудно передать наше впечатление, когда мы на трясущемся, дрыгающемся автобусе въехали в его усадьбу.

— Как же так, Боб? Мы же договаривались, — пробормотал я.

Боб ответил великолепно:

— A-а! При этом правительстве разве можно что-нибудь сделать?

Жена заплакала.

И теперь, через месяц, мало что изменилось здесь. Разве что автобус, бесивший Боба непослушанием, прекратил свое земное существование. Вырванные сиденья притулились у сарая — там Боб любил предаваться философским размышлениям, сидел там и сейчас, прямо под дождиком, как истинный философ, не замечая мелочей. На месте будущей стенки Боб приготовил к моему приезду композицию в духе раннего Раушенберга: на топчане привольно раскинуты рваные кальсоны с торчащими из ширинки зазубренными пассатижами и все это щедро залито липкой сгущенкой из опрокинутой банки... Неплохо.

По всему двору, как и месяц назад, были раскиданы бревна с ярко-желтыми спилами, мокнущие под мягким дождичком.

— Боб, но мы же договаривались, что ты распилишь и уберешь! Сколько можно?

Боб долго, словно не узнавая, глядел на меня.

— А ты что-нибудь понимаешь в этом? Дрова дышать должны!

— Хватит, уже надышались! Пилить пора — и под навес!

— Может, скажешь еще — чем пилить? — Боб усмехнулся.

— Электропилой твоей!

— Пилой?

— А что? Ты ж ее мне показывал! Где она?

— А это ты спроси у Серого! — оскорбленно произнес Боб.

— Почему я должен спрашивать у Серого? Это еще кто?

Боб на минуту задумался.

— Нет, без сильной руки порядку у нас не будет, — горько констатировал он. — Ну ладно, давай бабки! Попробую...

— Я их тебе уже дал!

— ...попробую с ним все же договориться. — Оставив последнее замечание без внимания, Боб деловито встал. — Кстати, у тебя сумка расстегнута. Это что — так надо?

Похолодев, я дернул вверх сумку... и уселся на бревно: молния была открыта!

— Молодец. Умный мальчик! — проговорил Боб.